Ангел - хранитель

Глава 6. Разоблачение

Ну где была моя голова в ночь с пятницы на субботу? Какого черта я снова включил этот дурацкий телефон? Мое дело – покой ее оберегать, а не об исправности техники заботиться! И ведь подумал перед этим, хорошо подумал: для Франсуа она за город уехала, встреча с подружками отменилась, с работы только шеф поможет позвонить, а он сейчас в новую коллекцию с головой окунулся, если и вынырнет – так не раньше, чем вечером в воскресенье… На горизонте все спокойно! А о родителях забыл.

С другой стороны, так, может, даже и лучше. А то не дозвонились бы они – и нагрянули в воскресенье без предупреждения. Вот тогда нам бы с Татьяной мало не показалось: ей – во время встречи, мне – после. Странные у них отношения. Я их, конечно, только сейчас наблюдаю; что там раньше между ними было, мне – опять – только в общих чертах известно. Но иногда мне кажется, что у них с Татьяной что-то вроде дипломатической войны: кровь не льется, но потери с обеих сторон существенные.

А может, потому она такой и выросла, что родители ее – как две половинки яблока, а она у них – как хвостик: и не вырвешь его, и катиться по жизни дружно и слаженно он мешает – топорщится, за все цепляется, движение тормозит… Может, потому она и думать начала, что поговорить ей в детстве не с кем было? У них и сейчас-то разговора не получается: родители заранее уверены, что она какую-нибудь глупость скажет, она же ни секунды не сомневается, что они ее даже слушать не захотят. Словно зеркало двустороннее между ними стоит: каждый сам с собой разговаривает, да еще и кивает согласно. Как бы мне разбить это зеркало, чтобы увидели они друг друга? Тут, правда, одним ударом не обойдешься – они же столько лет его возводили. Ничего, я что-нибудь придумаю.

О, глаза открыла – вставать, наверно, решила. С одной стороны, это – хорошо, поскольку работы у нас сегодня – непочатый край. Уборка. Дело это, вообще-то, хорошее: в чистой квартире ощущение какое-то свежее, бодрящее появляется (у того, кто не убирал); да и в том, чтобы родителей порадовать, нет ничего плохого. С другой стороны, когда я смотрю на Татьяну после уборки, я понимаю, почему встречи эти семейные ей в такую тягость. Кому нужны чистота и порядок, если уже нет никаких сил ими любоваться, а хочется только лечь где-нибудь и умереть? Я ей, конечно, помогу, но не слишком явно; пусть считает, что все сама сделала.

А что это она с таким удивлением осматривается? Ну заснула в гостиной – ну и что? Так, побежала в ванную… Ага, побежала. Значит, умываться-одеваться-завтракать будет сегодня очень быстро, и не отвлекаясь. А значит, мне за ней следить сейчас необязательно; можно кое-что в гостиной по местам разложить – судя по опыту, убирать она начнет с нее. Не все, конечно, иначе она сразу же заметит. Потом можно будет перебраться в спальню и там уж посерьезнее потрудиться – она все равно не помнит, что там со вчерашнего дня осталось. Вот на кухне мне лучше активность не проявлять: она там столько времени проводит, что заметит любую перемену. Вот потому с кухней она всегда дольше всего возится. Жаль. Основная работа все равно ей на плечи ложится, даже если я немного ускорю дело.

Убирая, она никогда не включает ни телевизор, ни музыку – размышляет. И следить за ней в такие моменты – и удовольствие, и сплошное м*****е. Удовольствие – потому что улыбается она, хмурится, губы задумчиво выпячивает, бровями поигрывает: уходит в воспоминания. А м*****е – потому что я не знаю, вспоминает ли она дела давно минувших лет, о которых я опять ничего (Ничего! Ничего!!) не знаю, или недавние события, реакцию на которые мне нужно знать. 

Сегодня, правда, я почти уверен, что она думает о родителях – по крайней мере, в гостиной. Судя по тому, с какой яростью она набрасывается на все предметы интерьера – точно вспоминает предыдущие встречи, когда мать ее на каком-то недочете поймала. Ладно, за эту комнату я могу быть спокоен: здесь она во все уголки заглянет, ничего не пропустит. А я потом еще зайду, проверю, на всякий случай. Главная-то часть встречи здесь произойдет.

Так, пойду-ка я в спальню – она минут через десять туда переберется. Ага! Стала на пороге, оглядывается, глазами хлопает. Точно-точно, Татьяна, не заходила ты сюда со вчерашнего вечера, не успела ничего разбросать. Хотя есть, конечно, и обратная сторона моей помощи: вот решит сейчас, что здесь и так все в порядке, по верхам пройдется, а мать ее потом именно в спальню и заглянет. Татьяна, не расслабляйся, не отвлекайся на общие рассуждения, продолжай думать о строгости родителей… О, ты смотри, даже под кроватью не забыла пол вытереть. Нет, ну какой я молодец! Не зря я вчера туда книжку засунул! Кстати, вот еще один парадокс гениально-экономной планировки. Спальня – маленькая; казалось бы, мне ужом надо изворачиваться, чтобы с ней там разминуться. Так ведь нет. Я посреди кровати по-турецки устраиваюсь, пока она вокруг нее крутится: и у нее под ногами не путаюсь, и у меня обзор – великолепный.

В кухне – тоже ничего; есть у меня там свое место – обжитое, облюбованное: между холодильником и диванчиком. Один только раз мне оттуда нужно выпрыгнуть: когда она там подметает и пол моет. Правда, я ее оттуда, в основном, со спины вижу, но у Татьяны и спина – говорящая. То плечом вздернет, то головой встряхнет… Вот сейчас почему-то на пол, у окна глянула, головой покачала, вздохнула. Разбила она там, что ли, чашку материну любимую, а потом нагоняй получила? Да, на кухне она, конечно, только о матери и думает; место это какое-то – женское. И мысли у нее, видно, весьма решительные: того и гляди, дырку в дверцах шкафчиков протрет. Может, на завтрашнюю встречу настраивается, к отпору готовится? Ох, и нелегкий же нам завтра день предстоит! Придется мне завтра все время на ухо ей жужжать, что это – ее родители, что они – старше, что к ним нужно относиться с терпением и пониманием…

Она, кстати, обедать собирается? Давно пора было. Что же это она? И трудится вроде, и на кухне трудится, неужто рефлексы не срабатывают? Татьяна? Ты не проголодалась? Я же вижу, что проголодалась: вон лицо – мрачнее тучи. Нет, не слышит. Ну, все, время кормления прошло, теперь, пока все не закончит, не вспомнит. Ладно, даже ходить за ней и проверять не буду. Даже если что-то и не заметила, так тому и быть. Пусть лучше поест пораньше. Все равно ее ругать будут, так пусть лучше повод сам в глаза бросится – может, на нем они и остановятся.

О, закончила, наконец, уборку. В коридорчик вышла, по сторонам оглядывается. Все-все-все, хватит! Слава Богу! Внушил. Головой тряхнула, подбородок вскинула, плечом пожала – конец уборке. Пылесос спрятала, веник с тряпкой убрала и на кухню вернулась.

Ну, наконец-то, сейчас поест. А что это она мясо из морозильника вытащила? У нее же две котлеты еще осталось, и каша сварена – я сам в холодильник заглядывал! Она что, на завтра мясо готовить собирается? Она что, с ума сошла? А сейчас кто поест? Или она до завтра аппетит копить будет? С таким несчастным лицом еду готовить нельзя – только продукты переведешь. Фу, одумалась, кажется. Мясо спрятала, в лотки для овощей заглянула, в хлебницу… Значит, решила обойтись салатами и бутербродами. Вот и слава Богу, гостей встречать нужно без фанатизма. А вот сладкого у нас нет. Да не заглядывай ты снова в холодильник – нет торта, я проверял.

Нет, она – точно ненормальная. Одевается – наверно, в магазин за сладким пойдет. А есть кто будет? Да ты на себя-то в зеркало посмотри: вся – зеленая, и ноги еле волочишь. Нет, лучше не смотри. Сейчас еще краситься надумает, бледность румянами зарисовывать. Лучше уж туда и назад, и к столу; бегом, конечно, не получится, но магазин, к счастью, недалеко.

До магазина мы добрели без приключений; я было боялся, что она упадет где-нибудь по дороге – вон еле ноги переставляет, за все бровки ими цепляется. Но ничего, обошлось. А вот в магазине… Как я и предполагал. Ведь знает же, что нельзя на голодный желудок за продуктами ходить. Когда у тебя под ложечкой сосет, ты в магазине не то, что нужно, а все подряд будешь покупать. Так и есть. Кроме торта, еще и пирожные купила. Теперь что, принесет их домой и с них же и начнет? А кто после пирожных котлету кушать будет? Так, что я могу с этим сделать? Ага, торт она купила такой, который родителям нравится. А пирожные? А пирожные, Татьяна, мы оставим для себя. Для себя – на вечер воскресенья, ими мы и ознаменуем успешное завершение трудовых выходных.

Дома она спрятала сладкое в холодильник и поела, наконец. То ли я на нее изо всех сил навалился, то ли сама вспомнила, что не маленькая уже со сладкого начинать, то ли объединились наши усилия. Неважно. Главное, что поступила она правильно, а под чьим влиянием – какая разница? Мое дело – подсказывать ей, что не так, а не подчинять ее своей воле.

Теперь что, спать, что ли? О, нет, ванну набирает. В последнее время Татьянины банные дни превратились для меня в большую проблему. Когда она принимает ванну, я просто не могу оставить ее без присмотра. Зная ее натуру задумчивую, я не удивлюсь, если она там заснет. Утонуть, конечно, не утонет в своей малогабаритной ванне, но простудиться запросто может. Но дело все в том, что ванну люди принимают отнюдь не в халате. И в последнее время в такие моменты я начал испытывать определенное чувство неловкости. Когда она примерки свои устраивает, это – совсем другое дело: во-первых, она ведь не совсем раздевается, а во-вторых, пару минут я могу и в пол посмотреть. Когда она в душ идет – тоже ничего: шторку задернула, и никаких терзаний. Шторка у нее – полупрозрачная; я сквозь нее вижу все, что она делает – и без излишних подробностей. А пока она в него заходит и из него выходит, я к стенке отворачиваюсь. Но не стоять же мне, уставившись в стенку, все время, пока она в ванне нежится! И как мне, скажите на милость, в таком случае услышать, что она заснула и уже головой под воду соскальзывает? Нет, должен быть какой-то выход. А вот, кстати, шторка… Кто сказал, что ее задергивать нужно только когда под душем стоишь? А ну, попробуем… За шторкой, Татьяна, уютнее будет … да и мне спокойнее. О, сработало. Теперь мы оба расслабиться сможем; время есть, поскольку ванны у Татьяны – это на час, не меньше. Посижу вон в углу, на стиральной машине…

От звонка мы оба подпрыгнули. Из ванны веером во все стороны брызги понеслись – вот и меня душ не миновал. Фу, мокро. И на полу – лужа, становиться туда не хочется. И кто же на этот раз звонит? А, Марина. И чего хочет? Просто поболтать? Да нет, непохоже, коротко как-то Татьяна отвечает. И где это они намерены завтра посмотреть, кому из них хуже? Может, она к нам придет? Вот хорошо бы, а то так мне не хочется ехать куда-то. Одно дело – просто пойти и погулять с Татьяной где-то неподалеку, и совсем другое – опять в транспорте трястись. Завтра и так день тяжелый будет, отдохнуть бы вечером… Так, вроде заканчивает отмокать. Нужно мне потихоньку к двери пробираться, пока она шторку не отдернула.

Перед сном она начала ставить будильник. Тут я уже взвился: какие восемь часов?! Нам же потом всю неделю опять ни свет, ни заря подниматься! Ну вот, хоть полчаса отвоевал.