Драконье гнездо: Медь в драгоценной шкатулке. Часть 2

Учитель сказал: – О, как велики были Шунь и Юй, владея Поднебесной, они не считали её своей.                                               Конфуций. Беседы и суждения       Глава 1   Легки мои кони, цвет масти их сив… И ровно ложатся все вожжи у грив, И лошади мчатся, и хлещут бичи. Учись, у мудрейших совета спросив!                       Ши Цзин (II, I, 3)   Когда-то давным-давно в мире не было ничего – ни Земли, ни Неба, ни верха, ни низа, ни воды, ни тверди, один только первозданный хаос. Он простирался, сколько хватало глаз, огромный, неизмеримый, вмещающий в себе зачатки всех вещей, но не содержащий ни одной из них, округлый, как гигантское яйцо. Но однажды раздался страшный грохот, словно треснула гора – хуа-ла! – и хаос раскололся. Ну, всему бывает свой конец, и любому яйцу в конце концов приходит время разбиться, выпуская наружу птенца. Вот и яйцо-хаос разбилось на множество осколков, только вылупился из него не цыплёнок, а Первый человек. Оглянулся он по сторонам, и увидел, что взбаламученные осколки хаоса разделяются между собой: всё лёгкое, чистое и светлое поднимается вверх, а всё тяжёлое, грязное и тёмное опускается вниз. Так появились Небо и Земля, но ещё слишком неустойчивыми они были и могли слипнуться вновь. Тогда упёрся Первый человек ногами в Землю, а плечами в Небо, и так встал, не позволяя им соединиться. Каждый день Небо становилось выше на один жэн, Земля толще на один жэн[1], а Первый человек подрастал на один жэн. Восемнадцать тысяч лет стоял этот огромный Атлант, удерживая Небо и Землю, не давая им вновь превратиться в хаос, а по истечении этого срока убедился, что стали они достаточно твёрдыми и прочными, и опасность миновала. Вздохнул тогда Первый человек – и умер. От облегчения, надо полагать. И вздох, вырвавшийся из его уст, стал ветром и облаками, голос – громом, левый глаз – солнцем, а правый глаз – луной, туловище – четырьмя сторонами света, руки и ноги – знаменитыми горами, что выше всех прочих, кровь – реками, жилы – дорогами, плоть – почвой, волосы на голове – звёздами, волосы и кожа на теле – травами, цветами и деревьями, зубы и кости – блестящими металлами и крепкими камнями, сверкающими жемчугом и яшмой, и даже пот, выступивший на его теле, превратился в капельки дождя и росу. А потом богиня Нида заселила новорожденный мир зверями, птицами, рыбами и людьми, и он окончательно стал таким, каким мы знаем его сейчас. Правда, откуда взялась сама богиня со своими собратьями-богами, никак не объяснялось. Должно быть, сами собой завелись. Как плесень. Таков был миф о сотворении этого мира в изложении принца Тайрена. Комментарий про плесень, понятно, принадлежал мне. Тайрен в ответ поперхнулся, после чего заметил, что я порой бываю слишком несдержанна на язык. С чем я с готовностью согласилась. Наше путешествие продолжалось уже больше двух недель и проходило достаточно комфортно. В нашем распоряжении была просторная карета с мягкими подушками, а если надоедало трястись, всегда можно было проехаться верхом. Или пройтись пешком, благо наш поезд, куда кроме кареты входили несколько возков и отряд охраны, двигался чаще всего неторопливым шагом. На ночлег мы обычно останавливались на почтовых станциях или на куда более редких и многолюдных постоялых дворах. Станции мне нравились больше – они были чище, ухоженней, и в них не было толпы, которая гомонила за тонкой стенкой, мешая спать. Когда я спросила, почему так, оказалось, что пользоваться станциями простым путникам не разрешалось. Они предназначались для казённых надобностей, для государственных гонцов и правительственных чиновников, и чтобы воспользоваться их гостеприимством, нужно было иметь специальное разрешение. Но у принца-наследника с разрешением всё было в порядке, так что за всё время поездки лишь несколько раз случалось, что мы ночевали не под крышей. Так мы миновали заросшую очень красивым разноцветным осенним лесом горную гряду – невысокую по сравнению с той, что я уже видела, когда посольство везло меня в столицу полтора года назад. Неужели прошло уже столько времени? Иногда мне казалось, что это было очень давно, и я уже так привыкла к этому миру, словно жила тут всегда. А иногда мерещилось, что всё случилось вчера. Или даже не случилось, а просто я вижу очень яркий и красочный сон, но вот сейчас зазвонит будильник, я открою глаза, и Гришка бодрым голосом скажет, что если соня не встанет в ближайшие четверть часа, то опоздает на работу. Он всегда просыпался куда быстрее и раньше меня, и потому завтрак обычно тоже готовил он. – Вот тебе кофе в постель, – говорил он, протягивая мне кружку. – А остальное ждёт на кухне.  Теперь завтрак нам готовила прислуга, а о кофе приходилось лишь мечтать. Впрочем, к этому напитку я дышала ровно, и отказ от него дался мне куда легче, чем отказ от нормального хлеба и картошки. Каковая, как выяснилась, считалась слишком грубой для утончённых аристократических желудков, и потому в пищу её употребляли только крестьяне да солдаты, но и те норовили при первой же возможности перейти на рис или хотя бы просо, а картофель превратить в кормовую культуру для скота. Что они понимают, эти местные. Прошлое, моё происхождение не отпускало так просто, то и дело напоминая о себе не только разницей менталитетов, моими странными для слушателей рассуждениями и замечаниями, так удивлявшими и то раздражавшими, то веселившими Тайрена. В последние месяцы мне почему-то чаще стали сниться сны, в которых я видела себя на Земле, в моей обычной жизни. Как это водится у снов, они были путаными, мешавшими времена и места, людей и события, в них происходили странные вещи, но просыпалась я после них с острым чувством ностальгии по оставленной жизни. Иногда даже не сразу могла понять, где нахожусь, и почему надо мной не привычный побеленный потолок квартиры, а какие-то балки и занавески. Вот и в тот день, когда на горизонте показалась ещё одна горная цепь, мне приснился слегка фантасмагоричный сон, в котором я была у кого-то в гостях, и там присутствовал мой покойный дедушка, причём я отлично помнила, что он покойный, но совершенно как должное воспринимала то, что он сидит рядом со мной за столом. И то, что дом, в котором мы собрались, выглядит точной копией Хризантемового павильона, тоже не смущало меня ни в малейшей степени – я знала, мы находимся на Земле, и ждала, что вот сейчас застолье закончится, и мы с мамой пойдём к нам домой… Хотя в реальности не жила вместе с ней уже пару лет до того столкновения с грузовиком. И когда я проснулась, первой мыслью было – а вот привезти бы родителей в Таюнь, показать им моё нынешнее житьё, познакомить с Тайреном! Что они сказали бы, увидев, условия, в которых я теперь живу? Ой, нет, блин, о чём я думаю? Вот уж чего бы я точно не хотела, так это показывать моим близким гаремный гадюшник. И почему-то именно в этот раз осознание непреодолимости границы между прошлым и настоящим заставило меня расчувствоваться буквально до слёз. Словно именно этот сон стал последней каплей, заставившей меня окончательно осознать и принять простой факт: всё, возврата не будет, этот мир навсегда. И я, уткнувшись в подушку-валик, запоздало, зато от души оплакала разлуку со всеми и всем, что знала и любила прежде. – Что случилось? – вдруг шёпотом спросил Тайрен. Оказалось, что он не спал, хотя было ещё темно, или, может, проснулся от моих всхлипываний. Здесь, в пути, оковы этикета ослабли, и принц больше не считал нужным выгонять меня из постели среди ночи. – Да так, – я хлюпнула носом. – Вспомнила.   – Что? – Родителей, – честно призналась я. Благо здесь, с местным культом любви и почтения к старшим, это достойная причина для бурной истерики, не то что для тихого ночного плача. – Я с ними не виделась уже больше года. И, наверное, никогда больше не увижусь. А когда-нибудь… они умрут… а я этого даже не узнаю-у! Слёзы хлынули пуще прежнего. Тайрен сочувственно вздохнул и прижал меня к себе, бормоча что-то успокоительное. Кажется, о том, что Небо милостиво, и что шанс есть всегда, и что он прикажет разослать по северным и западным пограничным заставам описание моих родных, чтобы, если они когда-нибудь пересекут границу империи, об этом сразу же доложили ему. В конце концов я успокоилась, но на этом дело не кончилось. Мои слёзы запустили в голове его высочества мыслительный процесс, приведший к неожиданным для меня выводам. – Я свинья, – вдруг сказал он. – Э? – я с проблеском любопытства подняла голову с его плеча. – И в чём это выражается? – Я же совершенно не подумал. Тебе ведь тоже надо почтить своих предков! И пока я молчала, переваривая новый поворот, добавил: – Как приедем, сразу же прикажу найти резчика по дереву, чтобы он изготовил поминальные таблички. – М-м… – промычала я, лихорадочно соображая, как выкрутиться из неожиданного затруднения. Люди здесь помнили своих предков на много поколений назад – во всяком случае, люди благородные. Кое-кто утверждал, что может перечислить всех вплоть до Первого императора. И для каждого известного предка изготавливалась своя табличка. И вот как объяснить, что я знаю свою родословную не дальше бабушки с дедушкой? Ну, могу ещё прабабушку Веру назвать – она умерла, когда я была совсем маленькой, но в семье о ней рассказывали. А ведь я сама сочинила, что мой отец – учёный человек, не крестьянин какой-нибудь, а значит, должен знать, откуда есть пошёл наш род. Впрочем, не удивлюсь, если тут и крестьяне помнят своих пращуров в десятом колене. – Что?  – Видишь ли… Я… Ну… А что делать, если человек не знает… – Да, ты не знаешь, живы ли твои родные, я понял. Понимаешь, если так получилось, что нет возможности перечислить всех, можно изготовить одну табличку на весь род. Духи будут знать, кому предназначены жертвы. – Тогда так и сделаем, – с облегчением согласилась я. Обыкновение Тайрена додумывать за меня в очередной раз сыграло мне на руку. Помолчав, я с любопытством спросила: – А что, если человек вообще не знает своих предков? Ну, мало ли… Осиротел в раннем детстве, в чужих краях. Или и вовсе подкинули… Как ему тогда быть? – Такое редко бывает. Но в крайнем случае, можно поставить пустую табличку. Духи поймут, если они всё-таки присматривают за своим потомком с Небес. – А могут и не присматривать? – Если кто-то опозорил свой род, едва ли предки захотят знать такого потомка и его детей. Гнилую траву вырывают с корнем.          – А кто же тогда будет их кормить? – Лучше голодать, чем брать у недостойного, – очень серьёзно сказал Тайрен. У меня на языке крутился совет сперва поголодать как следует, а лишь потом делать выводы, но я его проглотила. В конце концов, явно не он до этого додумался. А у местных опыт голодовок поболее, чем у меня. В день, когда мы подъехали к горам, выпал первый снег. Дыхание приближающейся зимы чувствовалось в воздухе тем сильнее, чем севернее мы забирались. Я уже давно надевала верхний халат на вате и куталась в подбитый мехом плащ, удивляясь Тайрену, что обходился одним плащом, а он смеялся и говорил, что воина холод лишь бодрит. Поселения вокруг становились реже, расстояния между станциями больше, и порой случалось, что мы за целый день не видели ни одного человека и никакого признака жилья. Только вилась вперёд пробитая колея дороги, намекая, что люди ездят по ней всё же достаточно часто, чтобы она не зарастала. Иногда, в дождливую погоду, колея заполнялась грязью, но дождей для осени было на удивление мало, так что нам повезло ни разу не застрять. Первый снег пролежал всего пару часов и стаял, но я задумалась, что будет, если снегопад всё же укроет здешние дороги. Судя по тому, как удивлялся почтенный настоятель Чжа Жаосиланг, саней тут нет. Более южным землям они и не нужны, там снег не лежит. А севернее? – Да не беспокойся, – отмахнулся Тайрен, когда я поделилась с ним своими соображениями. – К празднику Любования луной уже точно будем на месте. – Я не беспокоюсь. Мне просто интересно. Как у вас люди передвигаются из одного места в другое, если вокруг снег? Неужели все по домам сидят? – Сразу видно, что ты – дочь учёного, – рассмеялся он. – По большей части по домам, наверное. Или верхом. Когда приедем, спросишь, северяне должны знать. Чтобы миновать горы, нам пришлось подниматься по довольно длинному серпантину, с которого открывался всё более потрясающий вид на оставленную нами равнину. Потом дорога наконец перевалила через хребет, и мы оказалась в высоко лежащей долине, похожей на огромную чашу, дно которой заросло травой, а бортиками служили горные вершины. Этакая степь в миниатюре. Я попыталась вспомнить, как будет «степь» на языке привезших меня в Таюнь кочевников, и не сумела – большая часть выученных в то время слов уже испарилась из памяти, не найдя себе применения. «Чаша» оказалась обитаемой, на дне её лежал небольшой городок, и в этот раз мы остановились не на станции и не на постоялом дворе, а в доме градоначальника, вместе с чиновниками города выехавшего навстречу и подобострастно приветствовавшего принца задолго до городских ворот. Стоило нам ступить на землю перед воротами его дома, как вышедшие нас встречать домочадцы, повалились на колени и уткнулись лбами прямо в уличную пыль. После того, как Тайрен милостиво разрешил им встать, градоначальник, дородный человек с тонкой и длинной бородкой, при взгляде на которую на язык так и просилось определение «козлиная», сгибаясь в три погибели, выхватил из рукава метёлку и, пятясь, принялся разметать перед принцем дорожку через весь двор, одновременно старательно прикрывая свою работу широким рукавом. – Что это он? – шепнула я невозмутимому Тайрену. – Потом объясню, – так же шёпотом ответил он. Но объяснила мне Усин, разумеется, сопровождавшая меня в этой поездке, когда мы с ней очутились на женской половине дома. Оказалось, что хозяин поступил по всем правилам старинного вежества. Именно так и надлежит встречать высокопоставленного гостя, выметая перед ним все соринки и собственной одеждой предохраняя от летящей пыли. На женской половине меня встретила хозяйка, не менее дородная, чем её супруг, и две их дочери, совершенно мне не запомнившиеся. А также целый отряд служанок, видимо, все имевшиеся в наличии. Хозяйка кудахтала, рассыпаясь в комплиментах и уверениях, что они никогда не забудут оказанной им чести и сделают для меня всё, что в их силах. Остальные глазели на меня, ничуть не стесняясь своего любопытства, и я уже почти слышала, с каким возбуждением они будут обсуждать увиденное, едва покинув отведённую мне спальню. Так что посыльного с приглашением разделить ужин с его высочеством и хозяином дома я встретила с настоящим облегчением, игнорируя изумление хозяйки и шёпот остальных. Видимо, предполагалось, что я не должна покидать женскую половину до самого отъезда, но мне было наплевать. По крайней мере мужчины не демонстрируют любопытство столь явно.   Оказалось, что обедать мы будем не втроём, а вчетвером – кроме Тайрена был приглашён ещё один гость, не то с целью похвастаться им принцу, не то с целью похвастаться принцем перед гостем. И, судя по всему, Тайрен был знакомством весьма доволен. Позже он мне подтвердил то, о чём я догадалась и сама: гость, господин Цзию, был учёным, чья слава покинула приграничье и распространилась по всей империи. А то, что он упорно оставался в своём захолустье, игнорируя все приглашения от высокопоставленных лиц, лишь прибавляло ему авторитета. Здесь очень ценили, по крайней мере, на словах, тишину и единение с природой, а потому любой, отправившийся по здешнему выражению, «к рекам и озёрам» тут же получал плюсик в карму и, при прочих равных, ставился выше своих собратьев по профессии или служению. Как и в охотничьем домике, для меня поставили отдельный столик с ширмой, рядом со столиком принца. Несколько музыкантов с пипой, флейтой, барабаном, набором колокольчиков, висящих на раме, и ещё с каким-то музыкальным инструментом, похожим на скрипку, названия которого я не знала, не переставая, играли одну мелодию за другой. Хозяин явно постарался принять его высочество по высшему разряду, и когда Тайрен вежливо похвалил ансамблик, с забавной гордостью сообщил, что созвал музыкантов со всей округи – специально для этого вечера. После чего разговор естественным образом зашёл о музыке. Я старательно помалкивала, поглощая горчащий суп из оленины, но в какой-то момент всё-таки не удержалась. Это случилось, когда господин Цзию выразил сожаление о распространении среди молодёжи моды на варварскую музыку. – Люди всё больше склоняются к дурному. Теперь они полюбили мелодии блуждающие и извращённые, испорченные и праздные! И эти распущенные напевы приводят к тому, что народ погрязает в разврате и смутах. – И не говорите! – поддакнул градоначальник. – Разве в былые времена чернь посмела бы устраивать беспорядки, требуя ограничить цены на базаре! Да разве слыхано было, чтоб всякие мошенники лили фальшивые деньги! – В древности мудрые цари, сочиняя музыку, опирались на природу человека, рассматривали соотношения мер и чисел, устанавливали то, что отвечало сути обрядов, и руководствовались действием пяти основных начал, – господин Цзию не дал сбить себя с возвышенного тона. – И так и помощью музыки поддерживалось обилие добродетелей. Все пять отношений образно выступали в музыке, потому и говорилось: в музыке просматриваются все глубины! Но когда в обществе смута, обряды и ритуалы заброшены, то и музыка непристойна. Исчезают самые основы правильного поведения, и потому благородный муж презирает подобную музыку. – Простите, что вмешиваюсь, – подала голос я, – но можно спросить, что здесь всё-таки причина, а что следствие? Дурные нравы портят музыку, или наоборот? Мужчины посмотрели на меня. Во взгляде учёного и чиновника читалось то же выражение, которое я в былые времена видела и у Тайрена – надо же, женщина заговорила! Ясно ведь, что если она тут и присутствует, то только для мебели. А вот сам Тайрен теперь, напротив, заулыбался и даже подмигнул мне. – Одно связано с другим, госпожа, – степенно сказал Цзию после паузы, убедившись, видимо, что принц наглую наложницу осаживать не собирается. – Когда на человека воздействуют фальшивые звуки, на них отзываются мятежные чувства. А по мере того, как непокорность формируется, наступает разгул непристойной музыки. Когда же на человека воздействуют правильные звуки, на них откликается чувство послушания, а после того, как сформируется покорность, наступает подъём гармоничной музыки. Согласное пение находит отклик в сердцах, а искажённые напевы искривляют прямое. Законы всего сущего взаимодействуют друг с другом. Я покивала с улыбкой. Ну да, ну да, музыка во всём виновата. А не подъём цен и не фальшивомонетчики. И уж тем более, конечно, не любимое правительство. Хотя… Если вспомнить, что не так уж и давно творилось в моём собственном мире, в моей собственной стране… «Сегодня он слушает джаз, а завтра Родину продаст» – не знаю, действительно ли бытовала такая присказка, или это чья-то ирония, но мысль отражает. Так далеко ли мы ушли от этого философа и ему подобных? Между тем господин Цзию повернулся к принцу. – Должно быть, госпожа утомлена после дальней дороги, – сказал он. – Почему бы вашему высочеству не отпустить её отдохнуть, пока мы продолжим нашу беседу? – Ну зачем же? – в глазах Тайрена плясали маленькие чёртики. – Зачем же лишать госпожу удовольствия послушать столь учёного человека? Ей ведь наверняка любопытно. Соньши, ты, наверное, хочешь спросить у господина что-нибудь ещё?                        – Разумеется. Вот, например: что вы имели в виду, когда сказали, что законы всего сущего взаимодействуют друг с другом? А до этого упоминали о взаимоотношениях мер и чисел? Какую роль во всём этом играет музыка? Учёный муж вздохнул. Не то поражаясь моему невежеству, не то огорчаясь, что придётся тратить время на объяснение женщине. Или и то, и другое разом. – Вам, должно быть, известно, госпожа, что вся музыка основывается на гамме из пяти тонов и двенадцатиступенном хроматическом ряде? Я кивнула. Конечно, наставница Тэн заставила меня выучить все тона, когда пыталась привить мне искусство игры на пипе. – Гамма состоит из тонов гун, шан, цзюэ, чжи и юй. Ряд – из ин, хуан, да, тай, цзя, гу, чжун, жуй, линь, и, нань и у. – Совершенно верно. Нота «гун» символизирует правителя, нота «шан» – чиновников, нота «цзюэ» – народ, нота «чжи» – дела государства, нота «юй» – внешний мир. Если тон «гун» расстроен, то звуки беспорядочны, а, значит, правитель высокомерен. Если расстроен тон «шан», то звуки грубы, а чиновники испорчены. Если расстроен тон «цзюэ», то звуки тревожны, а народ недоволен. Если расстроен тон «чжи», то звуки печальны, и, значит, народ изнурён трудами. Если тон «юй» расстроен, то звуки отрывисты, а богатства государства оскудели.   Я снова кивнула, уже менее уверенно. Что символизирует каждая нота, я тоже знала, но мне никогда не приходило в голову переводить их символику в практическую плоскость. – Музыкальный же строй и календарь отражают то, чем Небо связывает пять первоэлементов и восемь направлений, и как оно даёт полную зрелость всему сущему, – кажется, господин Цзию окончательно настроился на длительную лекцию, и его голос зазвучал значительно и размеренно. – Там, где гнездится северо-западный ветер, в чьей власти жизнь и смерть, находится созвездие «Стена», что управляет началом рождения жизненных сил и направляет их к востоку. Далее находятся созвездие «Дом», управляющее начальной силой Света. Дальше к востоку идёт созвездие «Кровля». Слово «кровля» звучит так же, как слово «падение», что говорит о том, что там сила Света падает. Созвездие связано с месяцами выпадения инея и начала зимы, а среди музыкальных тонов хроматического ряда соответствует тону «ин». «Ин» – это то же что и «сдерживать», а это означает, что животворная сила Света в это время скрывается внизу и сдерживается. Далее идёт северный ветер, и там сила Тьмы превосходит силу Света. Далее к востоку находится созвездие «Пустота». Сила Света зимой прячется в пустоте, но со дня зимнего солнцестояния сила Тьмы начинает опускаться и скрываться, а сила Света – подниматься и расправляться. Далее находится созвездие «Ждущая дева», там силы Света и Тьмы ещё не отделились друг от друга, ожидая момента, потому и «ждущая». Она связана с месяцами Малые снега и Большие снега, а среди музыкальных тонов соответствует тону «хуан». «Хуан» произносится так же, как и другой «хуан» – «нести ношу», а это значит, что сила Света там, внизу, занята взращиванием великого множества сущностей… Я молчала, впечатлённая логикой, а господин Цзию продолжал сыпать названиями созвездий, ветров и месяцев, каким-то непостижимым образом увязывая их с музыкальными тонами и круговоротом сил Света и Тьмы в природе. Тайрен поглядывал то на него, то на меня, поскучневший градоначальник неторопливо, но методично опустошал стоящие перед ним блюда. – …А числовые выражения тонов – девять на девять равно восемьдесят один и соответствует тону гун. Если от этого числа отнять одну треть, будет пятьдесят четыре, и это число соответствует тону чжи. Если к трём третям числа пятьдесят четыре прибавить одну треть его, получим семьдесят два, и это соответствует тону шан. Если от трёх третей числа семьдесят два отнять одну треть, получим сорок восемь, и это соответствует тону юй. Если к числу сорок восемь прибавить одну треть его, получим шестьдесят четыре, что соответствует тону цзюэ. Господин Цзию прервался на мгновение, сделав глоток вина. Опасаясь, что он сейчас начнёт разводить нумерологию и по всем двенадцати хроматическим тонам, я поспешила вклиниться: – Благодарю вас за рассказ, почтеннейший господин. Это было очень познавательно! И поклонилась, сложив руки так же, как при земном поклоне. – Я думал, ты начнёшь с ним спорить, – сказал Тайрен, когда мы шли к отведённым для нас комнатам. – Ты ведь любишь спорить. Как можно спорить с откровенным бредом? – могла бы спросить я, но вместо этого сказала: – Спор имеет смысл, когда тебя слышат или хотя бы слушают. А господин Цзию, такое у меня сложилось впечатление, выражал себя, как тетерев на току. Едва ли б он воспринял то, что я могла бы ему сказать. – Эк ты непочтительно, – хмыкнул Тайрен. – Но в чём-то ты права. За иными учёными мужами такое водится.   [1] Около 3 м.