Аз есмь-4. Тень за троном.

1677 год - продолжение 5

 — А до той поры тебя ничего не интересует?

 — Благо Руси. Тебя оно не интересует? Нравится быть царевичем? Вкусно есть, мягко спать, заниматься наукой, делать, что захочешь? Так изволь отрабатывать. Не просто так тебе все дано, в нагрузку еще и венец приложен. Пусть царевичев, так я от тебя и не требую, сколько от себя!

 — Требуешь… Только бы приживала из меня сделать?

В синих Романовских глазах стояли слезы, но жестокий Алексей только брату по лбу и постучал.

 — Ванька, что за чушь ты несешь? Консорт — не приживалка. Ты таким же правителем будешь.

 — Только ночным.

 — Научили тебя думать на свою голову.

 — Прикажешь горшком притвориться?

 — Нет, подумать в другую сторону. Португалия нам как союзник жизненно необходима.

 — Прямо уж?

 — У них есть то, что нужно нам. Моряки, колонии, опыт, связи.

 — У нас их мало?

 — Столько мы пока не наработали.

 — Лешка, а может...

 — Вань, уши надеру. Как в детстве.

Иван пожал плечами, понимая, что слезами и соплями толку не добьешься, надо приводить логические доводы, а их-то и не было. Угроза была серьезная, но...

 — Чего ты от меня хочешь?

 — Помолвки с Изабеллой. Едешь в Португалию, производишь хорошее впечатление, уговариваешь девчонку и ее отца. Мне нужно, чтобы вы жили на два дома. И здесь — и там.

 — А мое мнение тебя не интересует?

 — Более чем интересует. На тебя будет возложена еще одна обязанность. Сейчас многие ученые подвергаются гонениям из-за своей веры. На Руси же...

 — Ты хочешь...

 — Чтобы ты их приглашал к нам. Жить, работать, учить других. Сможешь?

 — Да.

 — Это не так просто. Надо ведь разобраться, кто действительно знает и желает заниматься наукой, а кто... лжеученый. Правда сможешь?

Ваня пожал плечами.

Сможет ли?

 — Надо попробовать.

 — Вот так к этому и относись. Ты едешь не ради девчонки, а ради науки. Ну и заодно уж...

 — Лешка, хорошо, что ты — государь.

 — Поменяемся? И местами, и невестами?

Ответ Ивана был точно не научным. Зато — от всей души.

***

 — Какими силами мы располагаем?

Алексей посмотрел на сестру.

 — Так. Ну, казаки у нас сейчас в Сибири. Двадцать тысяч мы отправили на помощь Леопольду. Еще двадцать тысяч сейчас в Крыму. Значит, где-то еще тысяч пятнадцать-двадцать можно выдернуть без ущерба для Руси.

 — С чем я останусь на Москве?

 — Тысяч пять тут будет. Стрельцов я всех заберу с собой, бунтовать будет некому.

 — Обрадовал. Ты ж и Ваню заберешь. А мне тогда спать вовсе не придется.

 — Соня, ты же знаешь...

Знала. Слишком хорошо парни дополняли друг друга. Горячий и подвижный Алексей — и спокойный рассудительный Ванечка. И хотела бы оставить мужа дома, да не выйдет. Сам не останется. Друзья...

Замысел у Алексея Алексеевича был прост.

Сейчас Дания сражается со Швецией.

Ну и почему бы не помочь хорошему делу? Коли с одной стороны датчане ударят, а с другой Русь подключится — не сносить шведам головы. У него, у Алексея, оправдание — он невесту себе отвоевывает, мировая общественность поймет и одобрит.

А он себе под шумок оторвет выход к морю. А то и финнов потеснит — и неплохо так потеснит. Что он теряет?

Деньги и еще раз деньги.

В некоторые проекты они просто водой уходили. Но пока... пока Софье удавалось сводить бюджет даже с прибылью.

Очень помогли две победоносные войны. Если сейчас будет третья...

Да не в третьей дело! А в том, что на три стороны!

Ладно, казаки на Амуре больше развлекаются, чем серьезно воюют. Для снабжения им и Строганова с лихвой хватает — и тот не жадничает. Ему ж трофеи несут… Да и в Крыму тоже все налаживается, там сейчас ни нападений, ни бунтов ждать не придется. От кого бы? Когда все турки под Вену ушли?

Но с одной стороны они идут на помощь Леопольду. А вторая часть войск идет совершенно в другую сторону.

 — Лешка, если вы там завязнете или не победите — мы точно прогорим. Денег решительно нет.

 — Война должна быть молниеносной?

 — Да. Не осаждайте крепости по году, не стойте по месяцу в городах. Дойти, победить и вернуться.

 — Другого ты не мыслишь? — поддразнил жену Иван, — а вдруг не мы, а нас?

 — Если рискнете проиграть — отдам вас в плен. Пусть кормят, пока бюджет не восполним.

 — Злюка.

 Софья показала брату язык. Пусть не по-царски, зато от всей души.

 — Кстати, ты почто Соковнина обидела, змеюка подколодная?

Софья прищурилась. В глазах вспыхнули злые огоньки.

 — Хватило совести жаловаться?

 — А то ж!

Софья насмешливо фыркнула. Оный Соковнин, Федор Прокофьевич, давно у нее как бельмо на глазу был. После Матвеева. Щуку-то съели, да зубы остались. Если его брат, Алексей Прокофьевич, отторжения не вызывал — пусть не гений, но и не подлец — то Федор…

 — А кто пытался Володеньке в дядьки какого-то полоумного пьянчужку пристроить? Он что думал — Любава без защиты и помощи останется? Или просто дураком хотел мальчика вырастить?

 — Что там за пьянчужка?

 — Некто Никита Зотов. Дьяк, пьянь безмозглая…

 — Может, не знал он?

 — Весь мир знал, а он не знал? Да ко мне Адриан быстрее молнии прилетел, лишь бы я не прогневалась!

 — О как! — подивился Иван. В эти дела он даже не вникал. — А ты?

 — А я его вызвала и строго объяснила, что коли еще раз он хоть на десять метров к Любаве подойдет…

 — Им займется Ромодановский, на предмет связей с почившим Матвеевым и почившим же Хованским. Мало ли, вдруг не все заговоры раскрылись? А это явный заговор — вырастить ребенка тупым! А вдруг что? Отправишь его за границу, так там вши со смеху передохнут!

 — Он мне тут клялся и божился, что невиновен.

 Алексей явно посмеивался. Его устраивала ситуация, при которой Софья была страшной и злой, и вообще — чуть ли не штатным кремлевским чудовищем, а он — милым и добрым царем. Хотя, как отлично знал Иван, жалости у брата с сестрой на обоих чайной ложечкой не зачерпнуть было.

 — Вот и прекрасно. Пусть бы Ромодановскому доказал, — фыркнула Софья без особого настроения.

 — Тому докажешь, как же!

Если Григорий Ромодановский отлично себя чувствовал в Крыму, то его родственник Федор Юрьевич нашел себя в Москве. И люди дрожали от его фамилии, зная, что страшнее врага не было и не будет у тех, кто на законную власть умышляет.

При этом Федор был умен, хитер, понимал, где надобно остановиться, но если уж его спускали с цепи…

 — Кстати, а что у нас с Любавой?

 — Пока еще в трауре, но я думаю, это на полгода-год, — отчиталась Софья. — Она молодая здоровая женщина, так что надобно кого-нибудь приглядеть, чтобы не было скандала в благородном семействе.

Алексей кивнул.

Ну да. Хочешь хорошую команду — следи за всеми факторами. В том числе и за удовлетворенностью всех ее членов. Женщина без мужчины дуреет и звереет, мужчина без женщины бросается на первую же попавшуюся девку. Вот чтобы этого не произошло, надо работать.

Пока получалось неплохо.

 — И кого ты хочешь для Любавы?

 — Да Ваську Голицына. А что?

Ваня зашипел не хуже кота.

 — Вот еще!

Соня фыркнула. Почему-то ее муж не любил Василия Голицына. А что она может сделать? Сказано же — любовник! Вот и притворяемся. Так ведь ничего больше и не было, кроме притворства!

— Почему нет? Разыграем как по нотам. Получил у меня отставку, с болью в сердце переметнулся ко вдовствующей царице — что еще надобно? Он женат, она вдова… а как мужик он неплох, девочки хвалят. Опять же, остается в царской семье, через кого-то другого сливать информацию не придется.

 — А ты у нас останешься без штатного любовника? Непорядок, — нахмурился Алексей.

Иван показал ему кулак. Государь обозрел представленное и фыркнул.

 — Неубедительно.

 — Поживу годик без любовников. Кстати, лучше пусть Васечка подсуетится, чем Сильвестр.

 — Кто?

 — Медведев, мальчики, Медведев.

Что Алексей, что Ваня вспомнили монаха не сразу.

 — А что с ним не так?

 — Да лезет он всюду без мыла. Особенно туда, куда не пускают, — поморщилась Софья.

И верно, оный монашек пытался пролезть в эксклюзивные наставники то к Катьке, то к Машке, то к Феодосии — зачем?! Вился вокруг Любавы, словно пытаясь зацепиться при дворе… не влюбился же?

Смешно!

 — Да тут таких десять на дюжину, — хохотнул Иван.

 — Таких, да других. Сам понимаешь, бояре наши к власти тянутся, а все ж понимают, что царевна в жены им не достанется. А этот… Такое ощущение, что ему без любовницы царских кровей жизнь не мила.

 — А к тебе не…

 — Дражайший супруг, ко мне даже Васечка Голицын при всем его геройстве — не, — съязвила Софья. — Как он признался на конюшне в доверительной беседе с одной из своих любовниц, от моего взгляда у него только волосы дыбом встают, а остальное — опускается.

 — Плеть по нему плачет, — рыкнул Алексей.

 — Нет уж. Пусть Любаву обхаживает. А вот Медведев…

 — Да сдай ты его Ромодановскому — и вся недолга?

Софья подумала…

 — Может, все-таки в фиктивные любовники?

 — Слишком умен, чтобы мы его удержали на цепи, — не согласился Иван. — Ученик Полоцкого, как-никак. Мы можем сильно подставить кого-то из своих людей, попытавшись использовать его.

 — Да, проще взять, все вытряхнуть, а потом в расход, — согласился Алексей. — Приказ подписать?

 — Пиши…

Софье того и надо было. На Медведева у нее уже с полгода клыки отросли, но пусть брат считает, что решение принял он. Так-то…

***

Ульрика-Элеонора рассматривала милые девичьи безделушки.

Ее детство, ее радости.

Любимый некогда перламутровый гребень, медальон с прядью маминых волос, резная миниатюра из кости, засушенная роза (об этом даже не думать), тетрадка со стихами…

Взять с собой?

Почему бы и нет.

Она знала, что происходит с покоями уехавших принцесс.

Конечно, никого сюда не поселят, но… они словно бы умрут. Она и раньше это видела.

Когда из покоев уходит человек, из них словно бы душа уходит. Что-то, что делает солнечный свет теплым, заставляет занавеси приветственно шевелиться, а фарфоровые фигурки улыбаться.

 — Рика?

Ульрика радостно обернулась навстречу брату.

Георга она любила. Пусть он был мягким и уступчивым, пусть. Но зато он был теплым и домашним. И любил сестру. Разве этого мало? Для королевской семьи так и с избытком.

 — Братик! Посидишь со мной?

Георг послушно опустился на софу.

 — Кристиан словно с ума сошел. За Карла он тебя так быстро не выдавал замуж!

 — Это верно. Но этот брак выгоден нашей стране.

 — И все же вы могли бы хоть познакомиться. А не так, словно наспех! Куда нам торопиться?

Ульрика вздохнула.

Милый братик…

Любит, переживает, заботится… а все ж выбора нет. И не было никогда. Судьба любой принцессы — быть сговоренной с наибольшей выгодой для страны, она это с детства знала. Вот и…

 — Ты ведь будешь сопровождать меня к жениху?

 — Обязательно, малышка. И Кристиан тоже будет.

 — Он еще не знает, будет или нет. Все же у нас война…

Георг взмахнул рукой.

 — Война, налоги, деньги, законы… как же все это… Рика, я тебе искренне желаю, чтобы твой муж не был таким занудой!

 — Спасибо, братик.

Что-то подсказывало Ульрике, что — увы. Пожелание не сбудется.

***

Папа Римский Иннокентий, в миру некогда Бенедикт Одескальки, русского гонца не задержал. Наоборот.

Отношения между Святым Престолом и Русью были сложными издавна. Но… На словах, больше на словах. Русь далеко, так что в гости в Рим никто не приходил, войска не приводил, ничего сильно не требовал, соответственно, и обид не было. От той же Франции куда как больше гадостей ждать можно, да она и ближе. Конечно, далекая страна Русь — поле непаханое для священников, но там же холодно! И медведи! И далеко…

Причин много.

Так что когда Иннокентий получил первое письмо, он поступил по старому принципу. Проси больше, чтобы получить хоть что-то. Что согласен дать русский государь в обмен на невесту для своего брата? Славословия пропустим и обязательную часть тоже. А вот и собственно известия. Итак?

Письмо шарахнуло по глазам почти с первых строчек. Да так, что свиток спланировал на стол из внезапно ослабевших пальцев. Русский государь соглашался, что у него напряженные отношения с орденом иезуитов. И сожалел, что Его Святейшество введен в заблуждение.

Сестра — ведьма?

Да никогда и ни за что! Просто так получилось, что когда иезуит Симеон Полоцкий (воистину пятно на белой рясе этого достойного ордена) отравил государя, в столице была только она. А потому пришлось ей и власть брать в свои руки, и судить, и казнить… бедная девушка, у нее не было выбора. Но если это преступление — так казнить за него надо было кучу народа. В Англии была королева, которая вообще сама правила и никто ее за то ведьмой не объявлял. И Анна Австрийская была регентом после смерти мужа, если искать ближе. И ничего, не ведьма.

А что Полоцкого казнили — будь ты хоть трижды иезуит, а царя травить нельзя, никак нельзя. Поэтому… если Ваше Святейшество пожелает — можно отправить иезуитов на Русь. Но за их целостность русский государь отвечать не будет. Люди злы, сначала раздерут на сорок кусочков, а потом спросят, как звать.

Да и… а чего — мы?

У Людовика XIV при дворе вообще черные мессы проводятся — и кем?! Его метрессой, почти женой, маркизой де Монтеспан, о том вся Франция знает. И ничего, все терпят? Хотя там и младенцев в жертву приносят, и кровь детскую пьют, а уж что с козами проделывают — сказать страшно. А там иезуитов, что блох на собаке.

И чем они занимаются?

Мы на Руси знаем, что творится, а они у себя под носом не видят?

Так что простите, Ваше Святейшество. Мы, конечно, согласны на многое, но… народ-с. Не поймет ведь. Никак не поймет. Может, вы сначала с этой проблемой разберетесь? А потом и поговорим об отправке миссионеров на Русь? Или там о переходе в католичество? Мы, может, и не католики, зато и черных месс у нас не проводят. И ведьм не ловят — потому как нету.

Несколько минут Иннокентий просто тупо перечитывал письмо. Фамилии врезались в глаза — и отмахнуться от них было нельзя.

Катрин Монвуазен.

Аббат (АББАТ!!!) Гибур.

Папа вздохнул и вызвал секретаря.

С этим делом надо было разбираться — и жестко. Если русский государь не солгал (а он не идиот — лгать Святому Престолу), последствия будут ужасны.

Но пусть этот вулкан извергнется под чутким Папским руководством, чем всех потом зальет лавой возмущения и негодования. Есть, есть еще время отмежеваться от этого ужаса и жестоко осудить причастных!

***

Соня сидела на подоконнике и смотрела в окно. Было тоскливо.

Завтра брат уезжает. И муж уезжает. А на ее плечи опять гранитной плитой свалится власть. Тяжкая, кровавая, ненужная… Горела б она ясным пламенем!

А надо, надо…

Теплые руки обняли за плечи, губы коснулись шеи.

 — Сонюшка?

Софья со вздохом прислонилась к груди мужа.

 — Тоскливо мне, Ванечка. Все понимаю, что вы идете воевать, а я остаюсь на хозяйстве, знаю, что судьба такая, а все ж…

 — Мне без тебя тоже жизнь не в радость.

Софья вздохнула. И за что ей выпало такое счастье? Ваня умен, красив, любит ее, не возражает против ее участия в государственных делах и даже сам помогает по мере сил. Разве мало?

Иногда она себя даже свиньей ощущала. Потому что не могла ответить ему чувствами той же силы и накала. Боялась...

Чего уж там — дьявольски боялась потерять и его, и Алексея. И прятала все в себе. Как раньше, в Древней Греции уродовали слишком совершенные творения, чтобы Боги не позавидовали. Вот и сейчас....

Пусть Боги подумают, что ее чувства не столь сильны. Пусть Алеша и Ванечка в очередной раз вернутся домой!

 — Любимый мой...

 — Мать сегодня рыдала, вернуться живым упрашивала. Грустит, что детей у нас нет.

По губам Софьи скользнула злобная усмешка, благо, муж не видел. Ваня скромно умолчал про некрасивые Феодосьины намеки на ее, Софьи, бесплодие. Хотя вот уж чего не было…

Предохранялась — это было и есть. И будет, а то ж! Первые дети нового поколения Романовых должны появиться у Алексея. Марфа и Дунька, которая уже была в тягости, не в зачет. И бабы, и невесть где, и мужья у них не русские. Права их детей на престол если и будут рассматриваться, то в последнюю очередь. Разве что вырастет один из потомков — и пройдется по миру новым Наполеоном. Но такому подчиняться не зазорно, умный человек был, хоть и с бзиками насчет одеколона. Эх, хорошо все-таки, что у русских своеобразное отношение к Франции. Когда у Софьи еще в той жизни деньги появились, она первым делом не в Турцию поехала. Во Францию. И Володя водил жену по Лувру, Версалю, рассказывал, показывал…

Вспомнить сейчас его истории труда не составляло.

Софья убрала ухмылку и повернулась к мужу. Поцеловала.

 — Ванечка, обещаю. Будут у нас дети. Вот Алешка женится, и будем мы с его женой ходить, пузами трясти. Потом еще и вместе воспитывать, чтобы как мы Алешкина опора, так и наши дети были его детям поддержкой.

 — А если раньше получатся.

 — На то воля Божья, — Софья улыбнулась. — Ты знаешь, детей я хочу. Двоих. Или троих…

 — Сонь, хотя бы штук пять!

 — А рожать кому? Мне примера матери хватило!

 — Ну, не два ж десятка рожать? А пять — хорошее, красивое число.

 — Я подумаю, — не стала спорить Софья. — Особенно если ты постараешься.

Намек было понят. Софью сгребли в охапку и унесли на кровать.

Стараться.

Ну и правильно, с мужем надо прощаться как следует. Пусть увозит с собой не ее тоску, а приятные воспоминания. Ох, Ванечка…

***

Томас фон Вирнинген сидел в редакции газеты. Редакция — это, конечно слово громкое, но свой домик у газеты был — и не такой уж маленький. Добротный, почти в центре Гамбурга, каменный…

Да-да, сидел и грустил.

С аппетитами Людовика, знаете ли! Это раньше он к ганзейскому союзу руки не протягивал. А сейчас... чует сердце Фомы, как только сожрут Нидерланды, так и до них руки дойдут. И конец вольностям и свободам. Эх-х…

Если бы был жив Вильгельм!

И все же газета продолжала выходить, пусть не каждый день, но пока он еще жив, будет жить и его детище!

Скрипнула дверь.

 — Вы позволите?

Томас внимательно посмотрел на вошедшего. Молодой, явно дворянин из небогатых… Шевалье? Возможно.

Француз? Да, похоже на то.

И что ему тут нужно?

 — Господин фон Вирнинген, я пришел к вам с новостью.

Это мгновенно заставило газетчика насторожить ушки, встрепенуться, словно полковая лошадь на звук боевой трубы. Новости? Где, где, где новости?!

Мужчина без спроса присел, огляделся — и с самым заговорщическим видом поинтересовался:

 — Вы слышали о черных мессах?

Томас дернулся, словно его ткнули шилом. Огляделся.

Нет, рядом никого нет, ничто не услышит. Но…

 — Вы сумасшедший?

Мужчина придвинулся поближе.

 — Я бежал из Франции из-за того, что узнал. За мной охотятся, меня хотят у***ь. И я решил рассказать обо всем. Когда эта тайна выплывет наружу, полетят головы.

 — Чьи?

Томас, сам не зная об этом, был газетчиком до мозга костей — то есть за новость он готов был продать те самые кости. И даже сам бы извлек их. А тут — такое?!

 — Приближенных к Его величеству. Королю-Солнцу.

Томас схватил перо и пергамент.

 — Говорите же!

 — Его величество, возможно, и не знает, что его метресса, мадам де Монтеспан, в надежде вернуть его любовь…

Томас писал, и в глубине души понимал, что перед ним сидит его бессмертие. Тот, кто напишет об этом… это будет словно наводнение! Оно захлестнет всю Европу. А Нидерланды получат передышку в войне. Людовику точно будет не до них. Да и ганзейский союз сможет выторговать себе еще время, почему бы нет?

Кровавые обряды, жертвоприношения, тайны Лувра…

 — Вы понимаете, что если это ложь…

 — Это не ложь. Расследование уже ведется, но ла Рейни не может добраться до всех. А я… я случайно… моя любовница служила у Монвуазен, и я однажды перепил и уснул. А потом проснулся не вовремя и услышал.

Томас слушал — и словно вживую перед его глазами вставала комната — и спящий мужчина. И женщина, сговаривающаяся о покупке младенца. Мужчина понял, что дело нечисто, и начал следить. Да, вначале он думал, чем бы поживиться. Но потом — о, потом ему просто захотелось жить. Но было поздно.

Его заметили.

Пришлось спешно бежать из Франции, жить под чужим именем, но вчера его опять попытались отравить. И он решился…

 — Вам нужны деньги? Укрытие?

 — Деньги — я не отказался бы. Укрытие — нет. Меня будут искать рядом с вами, а потому я сегодня же сяду на корабль — и будь, что будет.

 — Могу посоветовать корабль…

 — Советуйте.

После ухода мужчины Томас потер руки и бросился к наборщикам.

Писать статью?!

Да такое сразу набирать надо!

И в выпуск!

Пока остановить не успели!

***

Сильвестр Медведев взял перо, повертел его в руках. Отложил в сторону и выдохнул. Не шло ничего в голову. Последнее время ему было неуютно в Дьяково.

А какие надежды он питал когда-то!

Более десяти лет назад его, молодого еще парня, пригласили для обучения царевича Алексея… Как трепетал он тогда, встречаясь с самим Симеоном Полоцким!

И какой горечью отозвалась в нем неудача.

Не гож.

Симеон до сих пор не знал, что это решение приняла царевна Софья. Когда ее тетка Татьяна увлеклась смазливым монахом, Соня решила удалить того от двора — и не многое потеряла. Подумаешь — счастье? Да таких красноречивых да смазливых по миру хоть пучками вяжи. Позднее, намного позднее Сильвестра пристроил ко двору Симеон Полоцкий. Он же помог Сильвестру попасть к царевичу Алексею.

И как же больно было Сильвестру лишиться учителя. Как разрывалось сердце от тоски и горечи! Ни на минуту, ни на секунду не поверил астролог, что учитель виновен. Его могли оболгать, обмануть — да что угодно! Но чтобы он сам отравил государя?!

Никогда!

Бред!

И конечно, когда после казни Симеона его нашли иезуиты, Сильвестр не ответил отказом. Он мстил? Просто сводил счеты?

Он и сам не знал, но, рассказывая о том, чем бывал свидетелем, пытаясь подобраться поближе к царской семье, по капле вливая яд то в одни, то в другие уши, утолял грызущее чувство ненависти внутри себя.

Не поняли? Не оценили?! Так другие нашлись! И побольше вас заплатят.

И вы — заплатите.

Но все же…

Последнее время Сильвестр нюхом чувствовал — не то. Вроде и улыбались ему, как прежде, и запретов не было, и вдовствующая царица его принимала ласково, но что-то в глубине души просто кричало: БЕГИ!!!

Видимо, он устал. Отдохнуть бы… На богомолье, что ли, съездить? Сеть он раскинул хорошую, широкую, какое-то время и без него поработают, а он вернется, соберет все сведения, да и понесет своим хозяевам в клювике.

Поделом вам, твари Романовские!

Скрипнула дверь.

Сильвестр обернулся — и вежливо улыбнулся. Встал, склонился в полупоклоне. В его покои быстрым резким шагом вошла царевна Софья. Да не одна, а еще с четырьмя казаками.

 — Государыня?

Всем видом он словно спрашивал, чем может быть полезен. Но в ответ получил ледяную улыбку.

 — Твоя служба закончена. Медведев.

На плечах сомкнулись жесткие цепкие руки — не стряхнешь, не вырвешься. Софья прошлась по его покоям, словно по своим. Усмехнулась, отбросила носком сапожка ковер с пола.

 — Этого к Ромодановскому, а мне достать все из тайника. И здесь есть еще один тайник, в спальне. Его тоже вытряхнуть, но осторожно. Мало ли — иезуитская шкура.

Сильвестр забился в руках у казаков. Двое держали его, один ощупывал тайник, второй направился в спальню. Сильвестр понимал, что надо бы оправдываться, спорить, просить… язык не поворачивался под взглядом темных глаз.

Царевна знала все. Явно знала.

Но откуда?!

Как?!

Видимо, такое изумление было на его лице, что царевна соизволила… поиздеваться над противником?

 — Я давно все знаю. Но раньше ты не хотел сбежать, и был удобен. Я столько информации через тебя слила — приятно припомнить, — ухмылка на губах царевны была змеиной, иначе не скажешь. — Но сейчас ты перешел границы дозволенного. Любава была последней каплей.

И Сильвестр с ужасом понял, что он… что его…

 — Ты знала?!

 — Конечно. А ты думал, что ученику подлеца Полоцкого позволено остаться без пригляда? — Красивые губки сжались в брезгливой гримасе.

 — Не смей так! — задохнулся от ненависти Сильвестр.

Софья передернула плечами.

 — К Ромодановскому.

Казаки поволокли астролога по лестнице, не обращая внимания ни на крики, ни на попытки вырваться. Софья продолжила обследовать его покои.

Пошпионил? Пора и на дыбе повисеть.

Поговорку про кататься и саночки еще никто не отменял.

***

Его величество Людовик XIV, христианнейший Король-Солнце был недоволен.

Даже не так.

Его величество был настолько недоволен, что ей-ей, желание провалиться под землю испытывали даже деревья в парке. Увы: придворные о таком счастье даже мечтать не могли — и только молились, чтобы гроза прошла мимо.

А она — грянула.

Да какая! С воем и грохотом!

Какая тварь слила в мир информацию о черных мессах — Бог весть, но ухватились за нее и руками и ногами. Германские княжества — потому что терпеть не могли Людовика; англичане — по причине вечной нелюбви к французам; голландцы — ну, те понятно; Испания — еще бы! А ведь казалось: сколько раз воевали… французы с испанцами, испанцы — с французами… Почти родными стали — и так полоскать грязное белье французского двора. Какое низкое испанское коварство!

Неизвестно, сколько в грязной волне сплетен было правды, а сколько лжи, но…

Ла Рейни потирал руки.

Катрин Монвуазен едва удалось спасти от разъяренной толпы, заточив в Бастилию, а вот особой стойкостью дама не отличалась, вмиг заложив всех. И кого знала, и кого не знала. И имена звучали такие…

Герцог де Вивонн и его жена, племянница покойного кардинала Мазарини (кардинала!!!), графиня де Суассон, маршал Люксембург и самое страшное.

Мадам де Монтеспан.

Да-да, Атенаис де Монтеспан, официальная метресса короля и мать его детей!

Королева злорадно ухмылялась, предусмотрительно отвернувшись к стене. Атенаис бросилась в ноги королю, но… О, это страшное слово из двух букв, которое искорежило больше судеб, чем все остальные слова. Если бы как-то удалось замять это дело! Затоптать костер! Успокоить народ!

Бесполезно!

Газеты, памфлеты, сплетни…

Парижане остановили карету маршала Люксембургского и едва не разорвали его на клочки — сумел удрать. А слугам его так не посчастливилось.

Кто-то умело нагнетал истерику. Что во Франции, что в остальных странах. Кричали о Дьяволе, о детских жертвоприношениях, о том, что подобное марает трон, что тот, кто это прикрывает, как бы не сам соучастник…

Король бесновался, но имена-то появлялись! И иногда верный ла Рейни не знал того, о чем писали газеты и сплетничали люди!

Полиция сбилась с ног, но… Накрыли пару типографий — и только. Что могли сказать мастера? Пришел мужчина, дал текст, дал денег…

Внешность?

Да вроде как из крестьян. В одном случае темный, во втором светлый, то с усами, то с бородкой, то гладко выбритый… найти эту гадину (гадов?!) не представлялось возможным.

Даже узнать, кого искать!

Да и…

Людовик, конечно, гневался, орал, топал ногами и швырялся кубками, но Николя ла Рейни не выгонял. Понимал, что лучше никого не найти. А тот… Почему-то королевскому цепному псу не нравились ни отравители, ни черные мессы. И его бы воля — он бы весь этот гадюшник вычистил. Огнем и каленым железом. Так что сплетников искали. Ну… как приказали. Приказали — искать, вот искать и будут. А найти начальство не приказывало, никак нет.

И Lettres de cachet[1] тут никак не помогут. Кого вписывать-то будем?

Людовик гневался.

Европа тихо злорадствовала.

Папа Римский писал, что не может оставить своим вниманием такой кошмар, что преступления французского двора вопиют к небу, а потому к Людовику направлены доверенные люди, кои и будут бороться с нечистью! Сатанист — это ж… хуже твари и не будет! И не было! Если церковь кое-как могла пощадить вольнодумца или еретика — да, и такое случалось — то сатанистов жгли всегда и везде. Без разговоров. И надо сказать, на Руси это полностью одобряли.

Атенаис де Монтеспан также рыдала и вопияла, целуя туфли короля и умоляя о пощаде. Она ж это не просто так, она из любви! Просто хотела, чтобы король не лишал ее своего внимания, а он был так холоден, так недоступен и жестокосерден…

Доступный и мягкосердечный Людовик посоветовал, пока еще есть возможность, срочно постричься в монахини. Каша заваривалась такая, что, возможно, и он не сможет спасти фаворитку. Памятна Фронда, ой, памятна. Детские впечатления были настолько сильны, что Людовик никогда не забывал оглядываться на народ. И сейчас видел — ярость ищет выхода. А потому — да. Пришлось и смирить гнев, ответив Папе, что присылайте ваших людей, и…

Вот куда бы отправить Атенаис?

В глушь? В поместье?

Так ведь не доедет. После того, как толпа разнесла в клочья и подожгла дом маркизы, самым безопасным местом для нее стал Лувр. И лучше — у короля под кроватью. Люди бесились, обвиняя маркизу в том, что та приносила в жертву их детей — и остановить толпу было невозможно.

Конечно, одна идея Людовику в голову пришла. Но тут же была вырублена на корню. Его величеству подумалось выдать одну из дочерей маркизы замуж на Русь, а маркиза пусть съездит с ней… годика на два. Ладно, ради такого он даже приданое даст… неплохое. Даже породнится с этими варварами. На что не пойдешь ради любимой женщины… насколько это возможно для короля любимой?

Иван Борисович Троекуров только ухмыльнулся, когда Людовик его вызвал. Кланялся, конечно, со всей почтительностью, но когда речь зашла о браке…

 — Уж простите, ваше величество, но я на себя такую ношу не возьму. У нас на Руси сатанистов зело не любят. Раздерут на тысячу клочьев и дофину, и мать ее, — ага, вот именно, мать ее — и всех защитников — никто и помешать не успеет. А мы потом виноваты останемся? Никак такое нельзя делать! Мне государь голову снимет!

И стоял на том, что твой баран.

Нет, нельзя, убьют и глазом не моргнут.

Людовик, конечно, взбеленился, но что он мог сделать с русским послом? Единственное — выставить из Франции. С заявлением — мы очень недовольны. И видеть вас больше не желаем.

Напугал ежика голым афедроном.

Ну недоволен — твои трудности. Видеть не желаешь? И не увидишь. Троекурову эта ля белль Франс давно уж поперек всех мест встала. Так что выгоняешь — и ладненько. Домой поедем.

А кто и останется…

***

[1] Lettres de cachet — в абсолютистской Франции приказ о внесудебном аресте того или иного человека в виде письма с королевской печатью. Эти письма были примечательны тем, что в уже подписанных документах оставлялось свободное место, где можно было указать имя и фамилию любого человека (прим. автора).