Лето 1676 года
4784 Words
Воин Афанасьевич честь по чести приветствовал датского принца Георга, раскланялся, проговорил все, что по чину надобно — и с поклоном выслушал ответную речь.
Да, вот так вот.
Датчане сопровождали принцессу до границы, а уж тут, на Руси, он ее обязан встретить да приветить, покамест государь воюет.
А кому ж еще?
Царевнам невместно, царевичи все заняты, Федор в Соловецкий монастырь отпросился съездить, Иван в Португалию собирается, Володя дите пока…
А он все ж таки государев дядька, причем в самом прямом смысле, на тетке государевой женат, дети подрастают… Жаль, отец его сорванцов не видит, вот уж кто счастлив был бы.
Приятные мысли о жене оборвались, когда в комнату вошла принцесса. Воин Афанасьевич хоть и был опытным придворным, а все ж порадовался, что борода, да шапка высокая, да золота много — на первый-то миг оно от лица отвлекает. А на лице том читалась, наверное, жалость.
Ульрика-Элеонора была откровенно некрасива. Костлява, длинноноса, тоща что та жердь… Единственно красивым в ее внешности были глаза. Огромные, ясные, искристые, глубокого темно-серого цвета, они сияли собственным светом доброй души и казались почти черными. И по тому, как говорила она, как двигалась, улыбалась, Воин Афанасьевич распознал в ней умного человека.
А вот сильного ли?
Будет, будет еще время присмотреться, но покамест впечатления сильной и несгибаемой она не производила. Мягкая, добрая, ранимая, очень уязвимая несмотря на то, что росла во дворцах. Бывает же такое чудо! А может, оно и к лучшему? Меньше скандалов в семье будет?
Тут он мог только пожать плечами. Алексей Алексеевич умен, да ведь спать ему с этой девушкой. Со всей ее некрасивостью. И как? А коли любовница у него заведется? Да еще и детей принесет?
Ох, не хотелось бы. Ни к чему на Руси новые бунты. А ведь всем известно, что за своего ребенка любая баба — зверь. Что хочешь сделает и глотку перегрызет. А эта…
Ни единой крамольной мысли не отражалось на лице Воина Афанасьевича, когда тот дарил драгоценные подарки, приглашал дорогих гостей на Русь, извинялся, что государь-де в походе, потому как договоренности с вашим же братом, да-с, его величеством Кристианом, призывают его под знамена…
Уж не обессудьте, гости дорогие, не побрезгуйте нашим гостеприимством…
Все эти игры были хорошо знакомы участникам и шли, словно по маслу. Все знали свое место и свои роли в пьесе. Ульрика также разглядывала боярина. И грустно вздыхала про себя.
Не понравилась.
Да, глупой принцессу никто не назвал бы. Она знала, что очень хороши у нее руки и плечи, что у нее густые волосы… Но все равно, не будь она королевской дочерью и сестрой, мало бы кто обратил на нее внимание. Она привыкла и смирилась, будучи неглупой. Но все равно — царапало по сердцу…
А как-то ее еще будущий муж примет? Жениться — одно, а любить? Будет ли у нее хоть иллюзия семьи? Доверия, уважения?
Ульрике было страшновато.
Один Георг был доволен. Ему уже пообещали охоту, подарили сокола, и сейчас они с боярином обсуждали какую-то особо прочную сталь, из которой лили на Руси пистоли. Мужские игрушки.
***
— Сколько им осталось?
— Дней десять пути.
Ежи Володыевский был спокоен. Ну, турки. И что? Видывали, еще и не таких видывали! И колошматили их в хвост и в гриву, да так, что бежали, тапки теряя! Пяти лет не прошло, как били они это войско на границе Польши.
Ян Собесский тоже был спокоен. Чай, на чужой земле воюет, не на своей. А вот кого снедала тревога, так это Леопольда. Император расхаживал по кабинету как тигр в клетке, блестя глазами.
— Их много, слишком много! Вы справитесь?
— На то божья воля, ваше величество.
А то чья же? Ежи спрятал в усах усмешку. Божья воля, то верно, а озвучил ее государь Алексей Алексеевич.
— Бить будем, постараемся выбить отсюда, но войск у нас мало, ой, мало.
Леопольд недовольно сморщил нос.
Мало?! И что?! Он и так предоставил всех, кого только можно! Целых десять тысяч человек! Ополченцев еще пять тысяч. Немного, конечно, но и сами они пришли не большим числом. А Польшу обороняли — и того не было!
— Я приказал рушить дома за чертой города. Вену они взять не должны, но под стенами могут простоять долго. И чем дольше, тем лучше. До зимы, например.
Поляки переглянулись. Да, если турки не возьмут Вену до зимы, у них начнутся бо-ольшие проблемы. Поди прокорми такую армию, да фураж достань!
— Народ послушался. Они верят вам, государь.
— Да, мой народ верит мне. Но есть и те, кто не выдержит тягот осады.
— Примерно тысяч шестьдесят, — кивнул герцог Мельфи.
Раймондо Монтекукколи, назначенный недавно военным комендантом Вены, подходил к делу серьезно. Пушки были проверены и пристреляны, пушкарей гоняли в хвост и в гриву, склады спешно заполнялись…
— Я временно переберусь в Линц вместе с беженцами.
Леопольд объявил о своем решении, и ожидаемо увидел на лицах военных облегчение. Все-таки воевать лучше, когда никто высокопоставленный над душой не стоит. Пусть едет.
Леопольд считал так же.
Трусом император не был. Просто искренне полагал, что его жизнь намного ценнее, чем жизни и обычных горожан, и поляков, и русских… Да и вообще — кого можно сравнить с ним? Он император! А эти… быдло и есть быдло. Бабы таких еще не одну сотню нарожают, а вот он…
Император — и этим все сказано. Единственный, уникальный и незаменимый, вот!
Не ожидают же они, что император подвергнет свою жизнь опасности, словно простой солдат? А если с ним что-то случится, кому тогда командовать? Кто тогда будет принимать решения, на чьи плечи ляжет тяжесть Империи?
У него даже детей покамест нет, дочери не в счет! Жена хоть и беременна, но будет ли сын? И вообще — сделать ребенка мало, надо его еще вырастить императором. А это — время, силы, и конечно, он должен оставаться в живых! Так что самому Леопольду его решение казалось весьма осознанным и взвешенным. А уж что там кто будет о нем думать…
Солнце не волнует, о чем размышляют червяки.
***
— Сколько ж можно?! Сидим тут, что в клетке!
Девушка, которая расхаживала по комнате, была красива. Синие глаза, темные волосы… Впрочем две других ей не уступали. Романовская кровь. Три царевны — Катерина, девятнадцати лет от роду, Мария, семнадцати, и Феодосия, пятнадцати, были хорошими подругами. Сдружились на почве неприязни к старшей своей сестре Софье и были верными союзницами. Понимали, что она сейчас больше брата властна в их судьбе, не любили, злились, завидовали — много чего было. И свобода ее, и супруг — Иван Морозов, и характер, и любовь брата...
Стерва, одно слово! Гадина!
И что самое печальное — умная. Это девочки уже могли оценить, и понимали, что Софья заслуживает уважения. От понимания становилось еще горше.
— Кать, а что тебя не устраивает? — Мария была более разумна, чем сестра. Вот Катюшка отличалась более импульсивным характером, а Феодосия свой пока вообще еще не проявляла: мала. — Мы не просто так сидим! Нас учат, к замужеству готовят…
— Вот! А если я замуж не хочу?!
— А кто тебе мешает? Иди в монастырь, чай, двери не закроют.
Катя топнула ножкой в дорогом сафьяновом башмачке. Жемчуга на нем было нашито столько, что три семьи год кормить хватило бы.
— Машка, ты не понимаешь? Я хочу замуж, но за того, кого сама выберу! А не Сонька! Не Алешка! Вот!
Мария прищурилась. Катерина была самой неистовой из сестер; Феодосия — самой внушаемой и податливой, Мария же предпочитала слушать и помалкивать. Или подзуживать, как сейчас.
— Кать, а мы сумеем правильно выбрать?
— А что мы — глупее Соньки? Она вот вышла замуж за своего боярина — и живет с ним, не жалуется. Да и тетки…
Катерина не подозревала, что мысли эти были аккуратно вложены в красивую головку неким Сильвестром Медведевым, и возмущалась вполне искренне. Сестры переглянулись.
— Ну… прислушивается-то Алеша не к нам, а к ней.
— Это несправедливо! Гадко!
— Кать, а что ты в делах государственных понимаешь-то? — Феодосия не насмешничала, но серьезность была хуже крапивы. И то сказать, учили их на совесть, а вот в текущие дела все ж не посвящали.
— Да уж научилась бы, чай, не хуже Соньки, — буркнула царевна, но, видя, что сестры ее не поддерживают, с размаху упала в кресло. — Да пес бы с ними, с делами государственными! Но почему и в сердечных делах воли нам нет?
— А ты забыла, что тетка Анна рассказывала? Что раньше царевнам вообще одна дорога была. В монастырь — и все. Или сиди, век девкой в тереме чахни!
— Ты еще вспомни, что при Адаме с Евой было, — сморщила нос Катерина. — Отсталые мы. Вот в Европах царевны и на балах танцуют, и на охоту выезжают! А мы сидим, что те сомы под корягой, мхом покрываемся. Сначала здесь, а потом у мужа в тереме…
— А то и мужа б у тебя не было.
Мария вполне логично отвечала сестре, но безуспешно. Переубедить царевну Екатерину так и не удалось. Та была твердо уверена, что царевны обязаны выходить замуж по любви. Или хотя бы, как в просвещенной Европе, иметь аманта[1]. Это же модно!
Жаль только, что Софья — как собака на сене. Ей можно, а остальным царевнам нельзя! Где справедливость?!
Полоцкий, хоть и поплатился жизнью за свою наглость, но трудился не зря.
***
— Мой повелитель, Перх… порф… Перхтолсдорфе.
Сулейман прищурился на стены города. Ну… так себе. Перед его войском смотрится и вовсе неутешительно. Янычарам — на два часа штурма, и горожане это отлично понимают.
— Прикажи объявить, что если они сдадут город — мы их не тронем. А если нет… я сравняю его с землей, а жителей обращу в р*****о.
Гуссейн-паша почтительно поклонился — и ускакал.
Спустя пять минут заиграли трубы, забили барабаны, к воротам города поскакали всадники. Ну а там — все понятно. Бургомистр на стене уверял, что стены города высоки, а боевой дух народа крепок как никогда. Сломался на третьем обещании лично его после взятия города растянуть промеж четырех кольев, вспороть живот и насыпать в рану крупной соли. Потому как жизнь одного даже янычара в сто раз ценнее жизни всякой христианской собаки!
Проняло несчастного чуть ли не до мокрых штанов. Так, что почти вымаливал обещания безопасности. И ключи от города сам вынес, на золотом подносе. И кланялся поминутно, и дрожал… А потел и вонял так, что едва лошади не шарахались.
Сулейман милостиво принял ключи, чувствуя даже какое-то удовольствие. Так-то! Кто бы ожидал от бывшего узника?
Янычарам строго-настрого запретили идти в город. Туда был отправлен личный отряд Гассана-паши, и Сулейман признал это мудрым.
Чего уж там — вольница янычарская, она хороша. Сильная, дикая, хищная. Но это как пантеру на сворке водить. Рано или поздно, тебя ли, кого другого, а грызанет. А они сюда пришли надолго. Сулейману очень хотелось верить, что надолго. Взять Вену, оторвать себе кусок Австрии… ну там дальше — как получится. А для этого нельзя оставлять в тылу пожары и ненависть. Их должны… пусть не поддерживать, как не поддерживают их те же валахи, но руку и плеть хозяина они знать обязаны. Это Сулейман обговорил с визирем в первую очередь.
Когда сменяется господин — крестьянин продолжает пахать. А когда его начинают жечь, резать, грабить — крестьянин либо бежит, либо оскаливает зубы ровно та крыса — и вцепляется в ногу.
Сулеймана это не устраивало. Ему не нужна была вымершая земля. Подданные — вот кто принесет золото. А для этого их надо беречь. С зарезанной овцы шерсти не получишь.
Войска Сулеймана простояли под Перхтолсдорфе еще несколько дней, согласовывая все и утрясая. Была, конечно, и пара скользких моментов, когда десяток янычар решил погулять по городу, как они это обычно делали — с весельем, грабежом, насилием. А что?
Их же город!
Сдался?
Терпи!
Впрочем, ничем хорошим для буянов это не закончилось. Гуссейн-паша, недолго думая, распорядился повесить негодяев за ноги на воротах. Не из сострадания к жителям города, отнюдь. Но турки пришли сюда основательно. И уходить не собирались. К чему восстанавливать против себя мирное население?
Сулейман полностью согласился с решением своего визиря. Янычары хоть и были недовольны, но впереди лежала Вена. Что рядом с ней этот убогий городок? Стоит ли нарушать приказы не из-за богатой добычи, а просто — чтобы их нарушить?
Два дня спустя Сулейман назначил пашу Селима комендантом города, оставил в нем небольшой отряд янычар — и отправился дальше.
Его ждала Вена.
***
— Государыня, извольте прочитать?
На стол Софье, которую никому и в голову не приходило называть боярыней, легла небольшая стопка бумаг. Сравнительно небольшая рядом с тем, что уже его загромождало.
— Федор Юрьевич, это что?
Вопрос был далеко не праздным, учитывая, сколько еще надо было сегодня сделать.
— Да пришел тут ко мне один человечишка, Никитка Татищев… — С тех пор, как Ромодановский обрел власть, прошло уже достаточно времени. Он успел изучить характер царевны и был уверен, что сначала его хотя бы выслушают, а уж потом будут карать и миловать. И не особенно торопился, рассказывая обстоятельно. — Бросился в ноги, умолять стал. По его мнению, надобно нам на Исети железоделательный завод ставить.
— Исеть, — Софья прищурилась, вспоминая школьную географию. Ну да, в ее времени на Исети стоял Екатеринбург, а здесь и сейчас… Петра же нет, значит, и Екатерины не будет, и кто ее там валяет по обозам — неважно. А вот город бы построить хорошо. Только вот Софья убей не помнила, с чего началось его строительство. С завода? — Знаю я такую речку. Что за завод?
— Крупный. Четыре домны хочет поставить, сорок молотов, клянется, что до двухсот тысяч пудов железа выдать сможет, ежели в год. Да и разного: сталь, проволоку, жесть…[2]
Софья прищурилась с явным сомнением.
— А не больно ли приятные условия?
— Клянется, что все сделано будет. Голову в заклад ставить готов…
— Толку-то с его головы, — поморщилась царевна. — А это, я так понимаю, сколько чего нужно и что он сможет выдать?
Ромодановский кивнул, глядя, как тонкая женская рука разворачивает бумаги. — Та-ак… Руда рядом, лес рядом, вода есть, движущая сила обеспечена. — Софья задумчиво крутила кончик косы. — Да и цены получатся неплохие. Казне вроде как должна быть выгода, да и себя Никита не забыл… Коли пуд железа казне обойдется в двадцать копеек, так все равно оно сорок стоит, а в Архангельске так и все шестьдесят. Но тут еще доставка, хотя по реке оно всяко легче. Волоки построить, дороги улучшить… вот что, Федор Юрьевич… Ты мне эти бумаги оставь, я еще подумаю над ними.
— Слушаюсь, государыня.
— С братом посоветуюсь, как он решит…
Ромодановский привычно спрятал улыбку в густой бороде. Будучи в царском «ближнем круге», он знал, как это будет выглядеть. Царевна отдаст бумаги мужу, тот посчитает, выгодно сие или нет, потом государю доложат, и коли он одобрит — быть заводу.
Людей подберут, чтобы приглядели за Никиткой. Может, и сам он этим займется, да и развернется строительство. А что? Смотрел он сию записку, дело там изложено. И неглупо, и толково, и вообще… Стоит ли по чужбинам железо прикупать, коли его на месте сделать можно?
Богата Русь, а вот руки рабочие приложить и некому…
Ромодановский как в воду глядел. Спустя две недели Никита Татищев был удостоен аудиенции у государя, пожалован деньгами, людьми — и отправлен в Сибирь. Строить завод, разведывать дальше месторождения и умножать богатство земли Русской. Если человек хочет работать — кто ж ему препятствия строить будет? Быть заводу на реке Исеть, а с него потихоньку и строительство города началось. Только вот не Екатеринбурга.
Иван-города.
***
— Мерзавцы! Негодяи!
Леопольд, узнав о сдаче Перхтолсдорфе, потерял самообладание. Метался по кабинету, швырялся разными предметами. Секретарь от страха залез под стол, да так и сидел там.
Леопольд не думал о том, что сам сбежал в Линц от турецкой угрозы. О том, что Перхтолсдорфе турецкие войска смели бы, ровно траву косой. О том, что жертва их была бы бесполезна — врага бы и на неделю не задержали, и на чуть не ослабили. Не те силы, не те таланты… А жизни лишились бы все горожане.
Это ему в голову не приходило, нет. А что пришло?
Предатели, сволочи, клятвопреступники! Если турецкие войска удастся отбить, градоправителю придется весьма и весьма солоно. Чужие не повесят, так свои обезглавят. Но удастся ли?
Леопольд потому и бесился, что понимал: его императорство висит на волоске.
***
— Будет очень сложно. Все ли готово?
— Практически все.
Алексей и Иван сидели над картами.
Нотебург. Крепость, которая когда-то звалась Орешком и принадлежала русским. Крепость, которую было чертовски трудно взять. Ну да ничего, попользовался вражина землей русской, пора и честь знать. А за аренду с него взять — кровью возьмем.
Крепость стояла на острове, в истоке Невы. То есть даже подобраться, даже переправиться...
— Что пишет Ерофей?
Ерофей, один из царевичевых воспитанников, еще когда был отправлен с важной миссией. Надобно было обеспечить достаточное количество кораблей на реке Неве. А как иначе? Шведы там, как у себя дома. Переправляться, когда эти стервятники рядом кружат?
Самоубийство.
Зато у Алексея имелось достаточное количество кораблей в Азове. Как больших, так и мелких, вроде турецких фелюг или казачьих чаек. Вот последние-то и были потребны на холодной реке. Но как их доставить?
Казалось нереально, пока не стали считать над картой. План оформился в слова, подсчеты, письма — благо, кампания планировалась заранее, за год, время было. Как и любое важное дело. Например, выбор царицы. Не впопыхах же таким заниматься?
Единственным достойным решением признали Большой Волок[3].
Проложить его из Белого моря до Онежского озера — воистину каторжный труд. Но люди были, деньги были, а потому строительство началось за два месяца до выхода Алексея с войском из Москвы. Строили двумя группами, обе по пять тысяч человек, продвигались навстречу друг другу.
Северный участок — протяженностью в девяносто четыре версты. Кроме дороги строились временная пристань на мысе Вардегорский Белого моря и сухопутный участок до деревни Вожмосалма на берегу Выгозера. Южный участок — чуть поболее восьмидесяти верст. И все это время Ерофей отчитывался государю.
Шведы волноваться не должны. Ну куда пойдет Алексей Алексеевич с его полностью сухопутными войсками? Ан нет, и войска были не такими уж сухопутными, и планы — оч-чень крупными. Скоро, очень скоро начнется переброска кораблей в Онежское озеро. Тут главное подгадать так, чтобы никто не успел ничего предпринять.
Шведы-от там почитай сто лет сидят, опыта у них всяко побольше.
— Волок готов. Так что отпишу — пусть перебрасывает потихоньку корабли.
Иван усмехнулся.
— Помнишь, как мы это задумали?
Алексей помнил. Как сманивали англичан, как строили верфи — сопливым мальчишкой был тогда. Век бы ничего такого не придумал... но придумал же?! Сейчас и не упомнить, как идея возникла, а вот поди ж ты, где взялась.
— Команды у нас тоже хорошие, подготовленные. Если возьмем Орешек — будет у него водный гарнизон. Всю Неву до устья вычистим.
— Шведы тоже не лаптем щи хлебают.
— Кристиан намедни отписал, что они шведов бьют в хвост и гриву, только перья летят. Те отступают, не до нас им будет.
— Дай Бог.
Ваня посмотрел на стол.
— Ну что — пишем Ерофею?
Скрипит перо по пергаменту. Медленно, неотвратимо… Чаши весов раскачиваются все быстрее и быстрее.
***
— Дон Хуан?
Софья размышляла над пергаментом. Было время, было и желание. По Испании она мало чего помнила из той, прошлой жизни. Разве что бои быков. Но еще отчетливо помнила, что Габсбурги закончились на каком-то Карле. И вроде бы как во времена того самого Людовика.
Тот это оный Карл — или нет?
В пользу того самого говорили печальные донесения шпионов. В свои двенадцать лет ребенок был развит, дай Бог, лет на пять. И это еще очень, очень много. Наследственный сифилис — это вам не фунт изюма, особенно в отсутствие антибиотиков. Там и размягчение мозга, и эпилепсия, и дистрофия... папа уже того-с. Мама, в отсутствие папы, еще одного наследника не сделает. Размножится ли этот конкретный? Не факт.
Но... А что она теряет?
Если это — последний Габсбург, значит, она кругом права. Если же нет... в худшем случае они приобретут талантливого полководца и умного мужчину. Дона Хуана Хосе Австрийского. Единственного признанного бастарда короля Филиппа Четвертого. Так-то ублюдков король наложил весьма и весьма много, штук тридцать, что ли, но этого и признал, и выделил из всех, и даже даровал титул Князя морей.
Есть ли возможность заманить его на Русь?
Есть. Не добром, так волоком, вот уж такие мелочи Софью совершенно не смущали.
Цель?
Получение здорового (ну хотя бы относительно здорового) потомства с кровью Габсбургов. И желательно без сифилиса. А даст двоих-троих детей в законном браке — и может проваливать обратно в Испанию. Вот тут Софья даже и не задумывалась. Захочет человек остаться — к делу приспособим. Нет?
Пусть проваливает ко всем чертям, в рай еще никого за уши не тянули!
— Сидишь, малышка?
Тетка Анна скользнула в кабинет. Софья подняла усталые глаза и послала ей нежную улыбку. Мало кому она разрешала такие вольности. Но царевне Анне? Этой можно все. Не билась бы тогда царевна за двоих малышей, не быть и Софье в живых.
— Думаю, тетушка.
— О чем же?
— Да есть тут один носитель королевской крови. Вот хорошо его к нам на Русь заполучить, да чтобы он тут свое семя и оставил.
— А что потом?
— Потом, тетушка... брат его младший, что ныне на троне испанском — одно слово, что законный, все остальное и плевка не стоит. Десять лет проживет — уже чудом будет. А у нас и наследник готов?
— По себе ли дерево рубить будем, Сонюшка?
Блеснули в полуулыбке-полуоскале белые зубы. И в этот миг Софья вдруг очень напомнила тетке... Степана Разина! Ей-ей, не знала бы, что не родня, точно в его отцовство поверила. У него такой же хищный вид иногда бывал. И откуда что вылезло?
— А что нам той Европы? Ее за десять лет так потреплют, что дай дороги. А мы осильнеем, закрепимся, поддержку получим. И в нужный момент карту-то на стол и выложим. Испания — страна сильная, у них и колонии, и корабли, и много чего хорошего. Нам еще сотню лет до того расти... что б и не попользоваться?
— На чужом-то горе?
— Не я безумных королей на трон сажала, не мне и ответ держать.
— А сколь старшему брату лет-то? И на ком ты его женить хочешь?
— А вот лет ему почти пятьдесят.
— А сможет ли...
— Любовницы довольны. Авось, и жена довольна останется.
— Тогда и жена ему нужна хоть и молодая, да не слишком. И чтоб плодовитая, чтобы сразу рожать могла...
— Где ж я ему такую царевну возьму? — Софья скривила губы. — Так и о Дуньке пожалеешь.
— Она мне недавно отписывала. Счастлива, дочь у нее родилась, теперь следующего хотят. Дочку Тамарой крестили.
— Отлично. Я про Катюшку думала, да мала она. Девятнадцать лет — и пятьдесят? Про Машку и речи нет... Тетя, кто у нас еще из царских родственниц?
— Думать надобно, Сонюшка. Из Милославских кого приискать?
— Перебьются, пиявицы ненасытные. Хотя невеста полбеды, жениха бы сюда вытащить. Да и сестренки... надобно посмотреть, если которой власть важнее окажется, так и замужеству быть.
Анна пожала плечами.
— Может, и стоит тогда попробовать. А сможем ли?
— Чтобы я — да не смогла?
— Ох и самоуверенна ты, Сонюшка. А я ведь с тобой о другом поговорить хотела.
— О чем же, тетушка?
— Да о семье твоей. Сколь ты Ивана вокруг пальчика-то водить будешь?
— Я надеюсь, ты мне сейчас не про любовника скажешь?
Анна фыркнула. Об отношениях Софьи и Голицына она была отлично осведомлена. Как и о том, что окажись Васька в одной постели с Софьей — венцом его карьеры стало бы креститься и молиться. А на большее ловелас вряд ли был бы способен. Запугала его Софья до дрожи в коленках.
— Нет. О другом тебе скажу. Детей вам надобно.
— Надобно, тетя. Да нельзя пока.
— Вот как? А почему ж?
— Чтобы у Алешки первыми дети родились. Им править.
— А твои тут при чем? По женской линии трон не перейдет, сама знаешь. Да и ты уж не царевна, а боярыня Морозова.
— Знаю. Но тут другое. Мы с Иваном во дворце живем, мы все время при Алеше, у власти. Нам она не нужна, правил бы братик счастливо... а дети мои такое испытание выдержат?
Анна задумалась.
И верно, Софью уже звали Проклятой царевной. А еще — царской тенью. Вспоминали великую старицу Марфу, кою и монастырь от власти не отвратил. И ежели ее дети...
— Ты братоубийства боишься?
Сказала — и словно оледенела. Страшное то дело, но Софья-то какова?! Нет еще детей, а она в них уже усомнилась?
— Боюсь, тетя. — Софью это и не пугало ничуть. — Алексей силен. Федя слабее, Ванечка, считай, не наш уже, Володя пока место чистое, что еще напишем на нем? Какие у нас дети получатся? Бог весть. А я хочу, чтобы старшими в выводке были Алешкины. Чтобы верховодили, чтобы команду себе собирал его сын, как когда-то Алеша меня нашел с Ванечкой...
— Не далеко ли ты загадываешь?
— Нет, тетя, — и вот тут темные глаза блеснули сталью, холодом, стужей от них по комнате повеяло. — Мало править. Мало царствовать. Мало царство свое крепить, надобно его еще в достойные руки передать. Которые все твое нажитое и сохранят, и преумножат. Купцы — и то о сем пекутся. А ведь на нас не лавка с ситцем, от нас судьбы людские зависят. Не угадаем — кровь прольется. Али тебе Смута не памятна?
— Страшный ты человек, Соня.
Царевна закрыла лицо руками, вздохнула — и словно постарела за тот миг на десять лет. Не девчонка сидела перед Анной Михайловной, ровесница. Или — и того старше?
— Пусть страшный, тетя. Пусть потом осудят, пусть грязью закидают — все равно все сделаю, чтобы Русь стояла. Понадобится — сама под кого угодно лягу. Понадобится — казню, куплю, войной пойду... перед Богом я сама отвечу. А уж с детьми-то подождать пару лет — дело и вовсе несложное.
— Травы пьешь?
— И это тоже. И дни считаю, чтобы опасные пропустить. И уксусом пользуюсь. В гареме таких тайн много, ты же с Лейлой сама говорила, знаешь.
— Знаю.
— Страшно мне, тетя. Словно по ниточке над пропастью, да с грузом за плечами. Очень страшно.
Что могла сделать царевна Анна?
Только одно. Подойти и обнять племянницу. Крепко-крепко, как обнимала ее в детстве. И зашептать что-то глупое и ласковое. О том, что все будет хорошо, и справится со всем умничка Сонюшка, и всех плохих мы прогоним, а всем хорошим будет хорошо, и лето будет теплое, и дети будут бегать по траве босиком, и роза в цветнике зацвела...
И проклятая царевна плакала, словно ребенок, выплескивая в истерике и тоску, и усталость, и страх. Завтра она будет сильной. Завтра. Сегодня же... спаси тебя Бог, тетушка Анна. Тетушка?
Или — мама?
***
— Ну, каков улов, адмирал?
— Две галеры, боярин!
Павел Мельин недавно пришвартовался у пристани и был радостно встречен Ромодановским. Русские уже заполонили Азовское море, чувствовали себя в нем спокойно и свободно. Да и Черное постепенно осваивали. Пусть пока и ходили вдоль берега, чтобы чуть что — нырнуть под защиту своих пушек, пусть не слишком опытны были команды, но это ж нарабатывается. Зато все корабли оснащены пушками, и имеют четкий наказ туркам в плен не сдаваться.
Да и не собирались. Сколько порассказали бывшие галерные рабы — русские теперь зубами глотки турецкие готовы рвать были, лишь бы не попасть в полон. Да и не надо тех сражений. Научиться бы, сработаться, чай, дело новое, незнакомое...
А вот турки иногда пробовали русские кораблики на зуб.
По зубам же и получали, ну а официально... Был кораблик — да утоп. Неизбежные на море случайности, как тут еще скажешь?
А нечего на торговцев нападать!
— А народу там сколько?
— Да с сотню турок. Пристроишь?
— Как не пристроить! Дорога известная!
На Русь, на Канал, а про выкуп забудьте. Сами-то вы не слишком милосердны к христианам были, вот, теперь вам те слезки и отольются.
— Есть ли с Руси новости?
— А то ж! Государь наш шведов воевать отправился.
— Шведов... — С этими Поль Мелье не сталкивался, но... — От нас чего надобно?
— Чего надобно, того я пошлю. Деньгами, сам понимаешь. Война их в три горла жрет.
— А корабли?
— Пока вы туда дойдете, аккурат война кончится.
Давно уж боярин и адмирал перешли «на ты», оценив друг друга по достоинству.
— Ты все равно государю отпиши. Коли понадобится, все мы как один...
— Отписал уж. Вояки...
— А ворчишь чего?
— Да Митька тоже просился в войско, едва отговорил...
Поль мудро промолчал о том, что боярин и гордится приемным сыном, и боится за него — сам грешен.
— Хороший сын у тебя, боярин.
— Знаю. А вот ты покамест не знаешь, что он в твой дом зачастил....
— И зачем?
— Да уж не ради латыни. Дочь твоя ему нравится...
— Вот даже как? Ну... Дело, конечно, молодое, но ты учти, что за блуд я ему...
— То он и сам понимает. Не знаю, чем уж у них закончится, но глядишь... и посватаемся?
Поль ухмыльнулся.
— Рад буду, боярин.
Вот так и врастают в чужую землю. Корнями крепятся, семьями, детьми, внуками, для коих русский уже родным будет. Два-три поколения — и окончательно обрусеют Мельины.
[1] Любовника (прим. автора).
[2] Строительство подобного завода планировал и отстаивал его сын, Василий Никитич Татищев, лет на двадцать позднее, но в этой реальности могли и пораньше подсуетиться (прим. автора).
[3] В реальной истории сие деяние получило название Государева Дорога (прим. автора).
- Writer
