Судья И Ведьмы

Глава

Глава IВ лето Господне 1517 меня, Паоло Грилланди, двадцати шести лет от роду, законоведа, назначили судей a latere римского суда, где я начал усваивать от верховного судьи Астольфо Ринальди делопроизводство судебных процессов против всех злоумышленников, а в первую очередь против прислужниц зла, называемых ведьмами.

Уже задолго до моего поступления в магистратуру, с тех пор как Иннокентий VIII в 1484 году обнародовал буллу «Всеми силами» и тем официально дал добро на войну с колдунами и колдуньями, уточнив, как их распознать, процессов за колдовство совершилась неисчислимое премножество. Его Святейшество понял, что число людей, мужчин, а прежде всего женщин, которые пристрастились к колдовству, вельми умножилось, и посему объявил, что «всецело надлежит жалости и снисхождения к ним не проявлять». Результаты булла произвела похвальные, свершилось великое множество приговоров приспешникам сатаны, которых обезвредили заключением в застенки и кострами.

Незаменимую помощь нам оказал и оказывает «Молот ведьм», тот молот против ведьм, который ученые доминиканцы Шпренгер и Крамер написали в 1486 году по поручению Иннокентия VIII и в котором расписаны все случаи ведовства и даются указания, как распознать и наказать слуг черта. К сожалению, несмотря на успехи, дьявол приложил еще большие старания и породил колдуний и колдунов еще большим числом: чудилось, что их становится тем больше, чем больше вершится процессов над ними. Так, по крайней мере, я полагал. Поистине, большинство подследственных признавалось без надобности пыток; более того, одна подследственная, та Эльвира, которой мне ввек не забыть, отступила предо мною даже так, что мне и угрожать-то ей не пришлось. Ее передали нам в руки с обычной формальной челобитной о помиловании от нее. Мы знали, что челобитную принимать во внимание нельзя, так как иначе нас самих отдадут под суд: оставалось всего лишь определить наказание, как только она признается. На женщину пришел донос из-за сглаза некоему Ремо Бруначчи, селянину из Гроттаферраты, где жила и Эльвира. Премного ценным стало свидетельство приходского священника так, что помимо подсудимой допрашивать прочих односельчан надобности не стало: ведьма колдовством оставила Бруначчи без мужского члена, и Бруначчи тайно поведал об этом протоиерею. Протоиерей приказал ему опустить штаны и проверил лично: да, действительно, показал он потом на суде, члена не было. Тогда он велел прихожанину совершить покаяние: поститься и пить освященную воду, молясь небесам, чтобы ему вернули отобранное. Чтобы кающийся смог лучше сосредоточиться на молитве, протоиерей запер его в пустовавшей каморке у себя дома, поставив ему ведро с освященной водой, где продержал его день и ночь. Когда священник наконец отпер дверь, он осмотрел селянина еще раз, и оба они к великой радости и удивлению Ремо увидели, что мужской член на месте; священник отпустил Ремо, и тот разнес про исцеление по всей деревне. После чего в инквизицию поступила анонимная грамота, за которой последовала официальная грамота протоиерея.

Я в те времена принимал такие доносы с сочувственным негодованием. Ведь моей семье тоже пришлось зело натерпеться от одной ведуньи. Мне было девять лет, я выучился чтению, письму и счету и уже помогал в ремесле своему отцу, оружейному мастеру, когда моя мать, которая всю жизнь славилась отличным здоровьем, вдруг слегла от злокачественной лихорадки и умерла. Я был единородным сыном несмотря на то, что мои родители жаждали иметь много детей, чтобы приставить их к семейному ремеслу. Не раз мама с плачем повторяла моему отцу, что это, должно быть, повитуха, которая принимала меня, учинила препятствие: у мамы с ней через несколько месяцев после моего рождения вспыхнула ссора из-за развешенного сушиться белья, и повитуха должно быть наслала на нее порчу: всякому ведомо, что все целительницы и повитухи подозреваются в колдовстве из-за их же занятия; в том же «Молоте ведьм» указано на этих женщин как на потенциальных ведьм. Мои родители страшились, что повитуха и на мне отыграется, и говорили о порче всегда и только между собой. К сожалению, как-то вечером, когда двое подмастерьев сидели с нами за столом, что составляло часть их заработка, отец мой сильно подвыпил, и охватила его величайшая тоска. Язык у него развязался, и он поведал секрет. Пусть не оба, а один из подмастерьев, должно быть, разнес его слова по деревне. Так, через два дня повитуха подступила к моей матери у двери дома и злорадно прошипела, что такой как она, грязной сплетнице, напастей и надо. Через месяц из-за колдовства той проклятой ведьмы моя мать скончалась. Мой отец от горя и угрызений совести потерял рассудок, будто бы это он спровоцировал ответ колдуньи; первым делом самолично избил подмастерьев, как будто это могло вернуть ему возлюбленную жену и как будто изначальной причиной случившегося было не его опьянение. Он исполнился ненавистью и вконец утратил страх, и на похоронах всенародно обвинил повитуху в ведовстве; с другой стороны, сам факт, что она не пришла на похороны помолиться за усопшую, уже был обвинением. Священник уведомил инквизицию; однако же ведунью кто-то предупредил, скорее всего сам дьявол, и она скрылась навсегда и осталась безнаказанной. До того момента я лишь лил слезы да тупо сидел и молчал. Когда я узнал, что душегубка сбежала, я взорвался:

— Я, когда вырасту, сам ее отыщу! – прокричал я отцу. – Сожгу на костре ее и всех таких, как она!

Я ни разу не отступил от своих слов и так часто повторял их дни и недели, что мой отец, который тоже жаждал возмездия, посоветовался с приходским священником. Так, меня послали в обучение на законоведа. Но каждый раз, когда у меня появлялась возможность, я продолжал работать в мастерской Грилланди. Вот почему со временем от буханья кувалдой по мечам правая рука у меня сделалась мускулистой, почти вдвое сильнее левой. Через пару лет мой отец женился на одной бездетной вдове. Всего лишь через несколько месяцев после свадьбы у жены его случились страшные боли в животе, и сколько-то дней спустя она умерла. Отец мой женился в третий раз, на двоюродной сестре. С ней он зачал девочку, но при появлении на свет ужасный плод оказался двухголовым, и во время родов в страшнейших муках умерли и мать, и дочь: мать умерла из-за неизлечимого разрыва двойной головкой новорожденной, а дочь из-за того, что не задышала. Ведьма издалека продолжала насылать порчу на всех женщин моей семьи. Мы стали ненавидеть ведьму еще пуще, насколько возможно. Когда я выучился, мой отец, как водится, при заступничестве священника умаслил власть имущих значительными суммами и купил мне должность судьи. Даже приходской иерей получил пожертвование. У родителя моего не осталось ни денег, ни серебра, ни мечей; так, чтобы купить материалы на ковку новых мечей, ему пришлось занимать денег в меняльной лавке. Но я с годами возместил отцу истраченное, отдавал ему десятую часть каждого моего жалованья.

Убийцу моей матери и моих мачех никогда не нашли, но каждый раз, когда мы арестовывали ведьму, сердце мое ликовало. Помню, что в тот день, когда к нам привели Эльвиру, я в присутствии Астольфо Ринальди воскликнул:

— Надо же, отымать строгалку у порядочного человека! Эх! Но правосудие свершится.

Судейский голова усмехнулся, что я истолковал как: «Да, сейчас мы ею займемся»; а он добавил:

— Боккаччо.

Я знал, что он был большим почитателем «Декамерона», того сочинения, которое в эпоху, до того как в 1559 году Павел IV включил фолиант в список запрещенных книг, можно было читать свободно; но тогда я труда еще не читал и не понял, что имел в виду судья; а спросить озарения не посмел, дабы не выставить себя неучем. Что до меня, мне нравились строгие труды, перво-наперво Дантов «Ад», который мне представлялся почти что символом моих доблестных усилий против лукавого и против тех, кто затерялся в его «сумрачном лесу».

Эльвиру схватили и бросили в темную по всем правилам. Предводитель жандармов с двумя вооруженными стражниками и доминиканским инквизитором постучал к ней в дверь. Как только она открыла, ей заткнули рот, не дав времени произнести ни слова, связали, привезли в Рим и тут посадили на хлеб и воду в темницу инквизиции в ожидании открытия дела. После религиозного процесса, ее передали нам на мирской суд, на котором присутствовали, кроме меня и Ринальди, инквизитор с двумя свидетелями, Бруначчи и приходской священник, которых мы уже допрашивали. Все мы были скрыты от глаз подсудимой, но так, чтобы мы-то могли видеть ее и говорить с ней через специальные проемы. Около ведьмы стояли только тюремщики. Я немедля по наказу Ринальди нацелился на высшее доказательство – признание. Подследственную связали, раздели и поставили так, чтобы для пытки иметь доступ ко всем частям ее тела. Как только она услышала мой голос, еще до того, как я пригрозил ей пыткой, Эльвира во всем призналась. Я не удивился: мы знали, что она поступила также и на допросе инквизиции. Она сказала мне, что она ведьма вот уже четырнадцать лет, ответила на мои точные вопросы согласно казуистике «Молота ведьм», призналась, что губила и портила скот и урожай; что убивала мужчин и мальчиков; что смазывала себе срамное место волшебной мазью; что потом садилась на ручку метлы и таким манером летала на шабаш с чертями, в котором участвовал сам князь тьмы, а она с другими злодейками поклонялась ему; и что лукавый, после того как помощник сзади поднял ему хвост и все присутствовавшие как должно в знак почести поцеловали его в вонючую клоаку, совокуплялся с каждой ведьмой по влечению естественному и в то же время противуествественному при помощи своего двойного мужского органа; что она колдовством держала в клетке, никому не видимыми кроме нее и дьявола, мужские члены всех заколдованных ею мужчин числом более двадцати, и те органы прыгали по клетке как живые птички и ели овес и пшеницу; и что дьявол время от времени прилетал к ней подивиться на них для потехи. Наконец я спросил у нее, представал ли пред нею Люцифер в своем пресловутом обличье «красавца Лодовика», то есть таким, каков он описан в «Молоте»: «мужчиной во всем обличье, опричь гусиных ног, вывернутых назад». Она ответила да. Злоумышленницу, которая призналась в грехах, а к тому же во всякого рода злодеяниях, наперво в убийствах христиан и членовредительстве, как можно было не осудить на костер? Но, с другой стороны, раз она призналась без промедления, ей предоставили великую милость быть задушенной прежде, чем разожгут огонь. И все же, уже стоя у столба, за мгновение до того, как палач задушил ее веревкой, которой ее привязали за горло, она прокляла нас всех. Я тогда не придал особого значения, я знал, что признание есть высшее доказательство; и я был, как всегда, горд, что сослужил добрую службу Богу и через него памяти моей матери.

Я настолько уверовал в страшнейшую опасность колдовства, что некоторое время спустя в 1525 году напечатал «Трактат о колдунах» как документальное обоснование и предостережение. Этот труд – увы! – возвысил мою славу при папской монашеской инквизиции.

Но во имя истины я должен добавить вот что: в горести своей я не уразумел, что дьявольские явления всегда были и есть одна лишь видимость. Более того, я лично с заледеневшим сердцем присутствовал однажды при случае несомненной одержимости бесом, о котором я расскажу позже; и без сомнения на одном процессе, о котором я тоже поведаю, подсудимые были самыми настоящими прислужниками сатаны. Но все-таки нынче я убежден, что большей частью колдуны и колдуньи таковыми не были, а потому я почти каждый раз ошибался.