Мариам

Глава вторая. Веревки. Эпизод четвертый

Резким рывком он сдернул крайнюю веревку с крючков; Мариам вздрогнула. Оборот, оборот, узел, еще оборот, еще узел – с актерски-красивым изяществом, с четкостью каждого движения веревка оказалась намотанной на его локоть, сложенной пополам, аккуратно перетянутой, тугой и плотной, будто небольшой кнут. Он отбросил ее в сторону, на пол – громко и небрежно, даже с каким-то презрением; и – сорвал следующую веревку.

Мариам молча наблюдала. Наверное, так, опять же, положено – ведь он мог бы смотать и подготовить веревки до ее прихода, но не стал. Она не знала, что больше цепляет взгляд – резко-плавные, выверенные до каждого штриха движения его рук или его лицо – то ли безмятежное, то ли скорбное, все с тем же странным отрешенным выражением.

Что он пережил, чтобы прийти ко всему этому? Что заставило его прийти?..

Она не стала считать веревки – но их было, как минимум, десять или двенадцать. Андрей смотал все – и вскоре они лежали на полу комнаты, как сброшенные шкурки поверженных змей. Зачем так много? – в легком страхе подумалось ей. Он же знает, что у меня нет опыта – значит, не будет делать со мной чего-то сложного. Ведь так?..

Он прикажет мне что-нибудь?.. Как это начнется?

Но началось без слов, естественно и легко. Как любая больная история.

Андрей просто зашел ей за спину и сел позади. Она напряглась, глядя вперед, чувствуя, что ей нельзя оборачиваться; всем телом ощущая жар его кожи, аромат парфюма, спокойное сосредоточенное дыхание. Сейчас-сейчас-сейчас, тиканье незримых часов; сейчас – что?..

«…Я привыкла, что истинная любовь означает боль. И истинная красота, и истинное творчество. Поэтому мне хотелось бы пережить нечто подобное с мастером, который воспринимает все это как искусство. А не с кем-то, с кем меня связывают романтические отношения».

Резкий рывок к ней, крепкие объятия; она вздрогнула, вдруг обнаружив себя в скрещении его рук – сильных, небезопасно сильных. Он просто обнимает, ничего угрожающего – но почему внутри что-то упрямо сводит от страха?.. Давление крепче, крепче, крепче – все еще нежно, но кажется, что сейчас затрещат кости; не выдержав, она ахнула.

Сильнее – слабее; сильнее – снова слабее. Чутко-жадные руки бродят по ее телу – по плечам, талии, спине; цепкие узловатые пальцы, как ветви заколдованного дерева, хватают плоть на бедре, через джинсы, до боли сжимают – и отпускают; сжимают плечо – и тоже отпускают. Мнут ее, как покорную глину, из которой сделаны чаши. Мариам закрыла глаза, пытаясь расслабиться, унять колотящееся сердце.

Что-то тащит ее прочь – что-то неистово сильное; не доброе, но и не злое. Чья-то жестокая воля, чьи-то безумные страсти. Что-то выкручивает ей руки, заводит их за спину, разводит в стороны; что-то наклоняет ее вперед, вправо, влево; ее несет волнами, и свеча тихо чадит, расплавляя глину времени.

Он связывает ей руки – запястья. Пускай, это что-то знакомое; руки ей уже связывали – хоть и в других обстоятельствах. Веревка натирает кожу, давит, жжет; она знала, что будет больно – но не знала, что так отчетливо. Рывок, рывок, еще рывок – и вот руки связаны за спиной уже до локтя, переплетены так, что она не может ими пошевелить, и пальцы начинают неметь, покалывать сотней иголочек. Сейчас он продолжит? Но…

Что-то снова обхватывает ее – целиком, с ног до головы; погружает в теплый кокон с трепетной нежностью. В колыбель, где так хорошо и спокойно – где-то до начала времен. Растаяв в темноте объятий, она наконец расслабляется; и – его щека прижимается к ее щеке, близко, так недопустимо близко для постороннего – бархатистая кожа, сладковатый шлейф парфюма, ухо щекочет легкое дыхание. Так ласково, почти с… любовью?

Она вскрикнула; что-то сжимает ей локти – свою конструкцию из веревок – так, что от боли посверкивает в глазах. Что-то резко возвращается к жестокости – безжалостно, именно так, как она любит, так, как ей нужно, сокрушительным полетом вниз с высоты; давит на шею, наклоняя вниз, и – одним плавным рывком стаскивает с нее футболку. Небрежно, будто очищая яблоко ножиком.

Шум новой веревки, скользящей по полу; горячее дыхание обдает ей лопатки. Скульптор подбирает сценарий. Глина снова сминается; веревка жгуче ползет по плечам, над грудью, под грудью, по талии и животу. Все больше и больше веревок – они обвивают, как змеи, туго, очень туго, тяжело дышать, кожу разрывает мелкой въедливой болью. Боль ослабляется, отступает, только если полностью расслабиться – принять ее, как нечто само собою разумеющееся; совсем как в жизни. Совсем как в тех историях, где она не могла ничего изменить. Но расслабиться сложно, так сложно, когда все тело сводит от боли и страха; ведь как ни пытайся доверять – ты не знаешь, что он сделает прямо сейчас.

Никогда не знаешь.

Больно и страшно – как любить людей. Как доверять им. Ей всегда было страшно, когда она не могла что-то контролировать. Но она снова и снова, в спирали дурной бесконечности, оказывалась в ситуациях, где теряла контроль, где полностью зависела от решений другого. Они втягивали ее, как болото, и…

Она вскрикнула – Что-то вдруг подняло ее на ноги, бесцеремонно сорвав с нее джинсы. Веревки заскользили теперь по бедрам, по ногам; Что-то подняло ей одну ногу, согнуло ее, приложило пяткой к бедру другой – и вскоре она превратилась в единую глиняную конструкцию, в хрупкую, изуродованную куклу. Так перетянуто, нога болит, так болит и жжет от каждого движения; она уже не замечала, насколько часто охает, шипит или стонет – все тело превратилось в комок боли. Веревка – по лодыжке, по пальцам, ниже – по другой ноге, рывок, рывок, рывок, и…

Как это случилось? Как получилось, что она уже на носочке – выше своего роста; Что-то хочет подвесить ее к потолку?.. Она попыталась наступить на ногу полностью – и в глазах потемнело от боли; снова встала на носочек – и стало легче. Вся нога дрожит от напряжения – но она может стоять только так; иначе… Нет, лучше даже не думать об этом – о том, чтобы потерять опору. Что-то возится с веревками где-то слева, готовит почву для нового испытания; если это то, о чем она думает, то…

Да, именно то, – без слов едко ответило Что-то – и потянуло за веревку, управляя своей куклой.

Она закричала, понимая, что отрывается от земли – и не может это исправить; что чужие руки поднимают ее. Мариам не боялась высоты, но всегда боялась гололеда, падений – потери равновесия; а тут… Она стиснула зубы, чтобы не продолжить кричать; сердце бьется как сумасшедшее. Дышать-дышать-дышать – будет глупо, если она потеряет сознание. И…

Переворот набок, другая нога тоже сгибается, подтягивается к первой – и тоже сгорает от боли. Она все-таки закричала снова – и снова, и снова, – когда повисла на веревках всем весом; как же это больно, так больно, больно, больно, когда он прекратит?!

Почему не хочется его останавливать?..

Расслабь тело, – безмолвно требует Что-то, скользя руками – то нежно, то сдавливая, – по ее голым бедрам, бокам, спине, по переплетению веревок. Расслабь, иначе будет больнее.

Боль, боль – перерыв; боль – снова перерыв; будто мелодия скрипки замедляется и ускоряется. Этот скрипач знает, как работать смычком. Когда она вся оказалась в люльке из веревок – беспомощная муха в коконе паука, – он качнул ее. Потом еще раз, еще, сильнее.

Начинает тошнить; вот черт. Закрыть глаза – иначе голова закружится. Расслабиться, расслабиться, расслабиться; почему не выходит? Она совсем невысоко над полом – почему же внутри расцветает такая древняя жуть?..

Сильные, плавные покачивания люльки, вращение в невесомости. Если бы не страх, это было бы даже почти уютно – будто мама укачивает тебя, напевая колыбельную. Мама. Мариам почти не помнила, как она выглядит.

Темные узловатые деревья – узловатые, как его пальцы, – обступают со всех сторон; тени мечутся вокруг костра на поляне. Лесные духи – не злые и не добрые – тащат ее куда-то, играют ею, перебрасываются, как мячиком, она не может пошевелиться – но ей почему-то даже весело, даже хорошо. И…

Вспышка боли; еще, еще, еще. Вот она уже на земле – в остатках веревок, ей освободили ноги, но не руки. Он обходит ее, сняв рубашку; на блестящей от пота светлой коже – изысканная вязь татуировок: то ли змея, то ли змеистый восточный дракон переползает с груди на ребра и спину, повыше – абстрактное нечто, похожее на сердце в шипах или языках пламени. Искаженное, странное сердце.

Что-то укладывает ее на спину, тяжелее дыша от усталости; держит сзади, не давая пошевелиться. Гладит, массирует плечи; все, на этом ведь все?..

Она закрыла глаза – и в темноте боль обожгла внутреннюю сторону бедра; потом – другого, потом – снова первого. Деревянный прут. Совсем легкие удары, а потом – один сильный; раз-раз-раз – РАЗ, раз-раз-раз – РАЗ; монотонный ритм шаманского бубна.

– А я думала, Вы меня уже отпустили… – обессиленно пробормотала она, айкнув после очередного удара.

– Плохо ты думала! – с ласковой усмешкой ответил он – Что-то наконец обрело голос. – Будешь знать, как к незнакомым дядькам на чердак ходить.

Она хихикнула, собираясь сказать, что для нее он совсем не дядька, – тридцать пять или тридцать шесть – разве это серьезно?.. – но новые ритмичные удары прута заткнули ей рот. Удар-удар-удар-удар-удар – по одному и тому же месту, еще и еще, с плавным нарастанием силы; если сначала не больно, то потом – больнее и больнее, жжет, место не успевает восстановиться; она извивалась, плакала, шипела сквозь зубы – но Что-то крепко держало ее, и прут покусывал слева, справа, везде.

Плеть?.. Новые удары – хлесткие, даже немного игривые; она любит их – но сейчас они действительно опасны. Размах – слабый удар; размах – удар посильнее; размах – такой удар, что она выгибается, кричит, бормочет: хватит, пожалуйста, хватит!!.. Что-что? Хватит? – с нежной жестокостью переспрашивает Что-то – и продолжает пороть ее; бедра внутри, бедра снаружи, ягодицы, бока, колени, лодыжки; удары, удары, удары градом осыпают ее, и все, что она может – принимать их, айкать, шипеть, визжать, всхлипывать. По мере сил участвовать в обряде, в симфонии боли.

– Хватит, пожалуйста! Все, я больше не могу, не могу!! – всхлипывая, принялась умолять она, когда подошла к огненному пределу истерики – когда на теле уже не осталось места, свободного от ударов. От каждого удара она невольно дергается, и от этого боль пронзает связанные руки – безжалостный замкнутый круг.

Помедлив, он отбросил плетку – кажется, немного разочарованный. Не насытившийся. И – крепко обнял ее; просто ласково, заботливо, без угрозы. Не как в начале. Мариам упала на его руки – и разрыдалась.

– Чаю?.. – тихо спросил он.