Мариам

Глава третья. Объятия. Эпизод второй

***

Настоящее



– Да дай ты уже номер этого мастера! Жалко тебе, что ли?! – трагически воскликнул Егор.

Мариам мечтательно улыбнулась, прижимая к уху телефон. Они давно не болтали вот так – по три-четыре часа, спонтанно, среди ночи. Тем не менее, Егор слишком долго не находил на нее времени; так что не стоит ему показывать, что она слишком уж рада.

– Не дам. Надо тебе – сам ищи. И вообще, он не работает с парнями, только с девушками.

– О, он просто меня не видел! Я это исправлю, не переживай.

– Ага, ну-ну. А еще он не любит наглость и расспросы о деньгах и оплате. А ты без этого не можешь.

– Так, помедленнее, я записываю!.. Молодец, что снабжаешь меня инструкциями, как с ним общаться.

Мариам хмыкнула и закатила глаза. Егор в своем репертуаре. Когда она сообщает, что встретила кого-то интересного, его первая реакция – «Дай-дай-дай, я его у тебя уведу!» Голодная чайка с питерской набережной.

Эля сегодня на работе; возможность (и одновременно давящая обязанность) побыть дома одной. Подойдя к зеркалу в ванной, Мариам отвела в сторону ворот футболки. На шее все еще розовел, но уже почти прошел след от цепи, на предплечьях и запястьях – ссадины и красные следы от веревок. Слушая веселый лепет Егора, она приспустила шорты с бельем; багрово-пурпурные синяки расцвели на ягодицах и бедрах, точно фиалки. Первые два дня тело приятно ныло от каждого движения – размятая глина; но сейчас боль уже прошла.

Правильно, что она порвала с Кошей. Ему лучше этого не видеть. Даже не так: он не должен видеть. Это слишком сокровенное.

– Стих мне в целом понравился, кстати, – вдруг сделавшись серьезным, сказал Егор. – Красное небо, черные птицы… «Хочешь кричать – кричи. Твой одинокий дом». Это сильно.

– Спасибо, – натягивая шорты, пробормотала Мариам. – Просто набросок.

– Меня, правда, смутила строчка «Будет покорна глина в рамках безумья бога». Тебе не кажется, что «в рамках» – слишком канцеляризм? Может, как-то переделать?.. – Егор задумчиво затянулся сигаретой. – Типа, «в ночи безумья бога»? «В страсти безумной бога»?

Мариам поморщилась.

– В страсти-мордасти… Нет, не хочу. Мне нравится так.

– Но безумие – это ведь состояние.

– Да, именно. Бог безумен. А все мы – глина в его руках. Игрушки безумного ребенка.

«…Как давно ты не в отношениях?» – спросил ее Андрей – миролюбиво, уже после их темного ритуала.

«О, отношений в нормальном понимании у меня вообще было не так много…» – неуверенно усмехнулась она.

«Нет, я имею в виду – как давно без сильных чувств? Без сфокусированности на ком-то, кроме себя?»

Она не знала, что ответить. Без чувств – такого не было давно. Очень давно. Так давно, что даже Андрей не представляет.

Кто-то всегда был центром ее жизни – не она сама. И вот сейчас пришло нечто другое. Пустота, вдруг придавившая гранитной плитой.

Пустота в осознании того, что даже за две тысячи лет все может не очень-то измениться.

– Это понятно, но как состояние безумия можно измерить пространственной категорией «в рамках»? – продолжал напирать Егор. Мариам пожала плечами.

– Мне кажется, тут это не пространственная категория, а метафорическая. Мне хотелось показать именно временность этого состояния. Состояния безумия. Оно нахлынывает – и потом проходит… После сессии ты ведь из этого выходишь, – она потерла розовый след на запястье. Кожа в одном месте была содрана – ранка покрылась корочкой, готовясь зажить. – И выход довольно интересный. По ощущениям тебя просто… выкидывает. Из приступа безумия того, кто лепил из твоего тела, как из глины. Того, в чьей власти ты был.

– Хм. То есть беспомощность героини – это беспомощность человека вообще?

– Ага. «Будет почти как в жизни – может, и без «почти», – Мариам помолчала. – «Все это так болит – будто любить людей». Мои любимые строчки.

– Тебе бы в сюрреализм уйти, – посоветовал Егор. Он картавил, поэтому слово «сюрреализм» прозвучало очаровательно. – Типа, человек в акте творения сам сближается с богом – в акте разрушительного безумия уподобляется ему…

– Нет. Здесь нет сближения, – твердо возразила Мариам. – Здесь творение – объект, вещь, игрушка. Не часть творца, – Егор озадаченно молчал; она смягчилась. – Не особо гуманная картина мира, да?

– Ну, так и сюрреалисты – не гуманисты… Щас, погодь! Опять мне про Бексиньского напомнила.

Телефон завибрировал – Егор набросал ей репродукций картин польского сюрреалиста, которого давно обожал. Головы, руки, внутренности, мрачные величественные руины, окутанные зеленоватым туманом…

– Лютая жуть, – искренне оценила Мариам. – Хотя что-то в этом есть, не спорю. Особенно в последней. – (Она вгляделась в размытые очертания; два скелета, два трупа, навсегда сплетенных в объятиях – их кости проросли друг в друга, мертвые руки цвета пепла отчаянно прижимают череп любимой к торчащим ребрам). – Это мне напоминает о… Помпеях. Люди под пеплом. Кто-то сохранился именно в такой позе. Обнимаясь в вечности.

– Агась. Ты, главное, будь осторожна со своим мастером. Не влюбись там… А то знаю я тебя! – пожурил Егор. Мариам улыбнулась.

– Не переживай. Я могу постоять за себя.

– Потому что закончила филфак?

– Нет, потому что выживала в пустыне с тринадцатью мужчинами, – поддавшись внезапному порыву, сказала она.

Егор фыркнул от смеха.

– О, отсылка к Марии Магдалине?

– Вроде того. Она же все-таки моя тезка, – Мариам листала репродукции Бексиньского, думая – когда попросить о следующей встрече? И просить ли?.. – По одному из вариантов прочтения, ее звали Мариам.