Мариам

Глава первая. Сон. Эпизод третий

***

Она решила встретить Кошу в метро – чтобы тот опять не заблудился в этом лабиринте. В метро у дома Мариам было двенадцать выходов, расположенных по кругу – красивым симметричным многоугольником; подземный памятник советскому монументализму. Все вечно там терялись, бродили по этому кругу с растерянными лицами. Звонили, писали: какой у тебя выход?.. Девятый, привычно отвечала она – случайным знакомым из баров или с улицы, парням с сайта знакомств, ее любимым мучителям вроде Амира (хотя нет, какое метро в его случае – он всегда приезжал на такси бизнес-класса). Девятый.

Сколько их было?.. Мариам провела рукой по лицу, втекая в толпу покорной каплей. Запах резины, теплый ветер из-под земли, тяжелые двери; киоск с газировкой и журналами. Где-то плачет ребенок.

Сколько?..

Подсудебный список где-то внутри. Список, который – увы или к счастью – закончился. О каждом из них написан роман, стихи, хотя бы несколько рассказов. Всё написано – вся жуткая и красивая дичь, произошедшая с ней в последние десять лет. Что же дальше?..

Она ненавидела этот вопрос. Но несколько месяцев назад – после Амира, после разрыва с Виталькой, – напоролась на него, как воин на вражескую пику.

Итак, номер первый. Саша. Сначала школьный друг, потом – студент из того же универа. Ловелас и бабник с актерской мимикой и чертятами в зеленых глазах. Не красавец, но адски харизматичный.

Именно адски.

Она была его другом, ангелом, исповедницей – ей он рассказывал, как он плох, как изменяет своим девушкам, как ведет дон-жуанские списки, пьет, устраивает оргии, обманывает преподавателей и администрацию, чтобы выиграть побольше стипендий. Мариам старалась понять; любила, ревновала, страдала. Он называл ее подругой, но постоянно флиртовал – как дышал; и однажды случилось непоправимое – она выпила коньяка за компанию с ним, и они жадно целовались в закутке у общаги, весь вечер. После этого Мариам окончательно снесло голову – и, когда Саша позвал ее переночевать на съемной квартире, она, разумеется, согласилась. У него была девушка – как всегда. И несколько «поебушек» – как он их называл – к ней в придачу.

Перед Мариам ему было стыдно. Она в этот праздник жизни никак не вписывалась.

На два года они полностью прекратили общаться; Мариам казалось, что в ней что-то умерло. Потом Саша вернулся – уже только онлайн, в переписке. Он пошел служить – уехал офицером-контрактником в крошечный горный поселок, где охранялся секретный военный объект. Он располнел, понаглел, матерился через слово – и все больше пил. Звонил или писал почти всегда пьяным. Но Мариам все равно трепетала, упивалась и ждала. Восхищалась его бездарными стишками, похожими на рэп; безропотно слушала о его сексуальных победах; с благоговением делала для него интимные фотографии, писала ему стихи (на фото он реагировал, на стихи – никогда). Ей хотелось принадлежать ему, раствориться в нем, потеряться. Она мечтала бросить аспирантуру, уехать к нему в уральскую глушь, работать учителем в сельской школе; плевать – лишь бы с ним.

В ту пору они оба – так получилось – прочли «Венеру в мехах» Захер-Мазоха. «Главный герой – это же просто ты, Маришка! – смеялся Саша. – Чисто ты!» О да, конечно – упоение болью, чужой властью; романтизация страданий и безответности. С «Венеры в мехах» началась игра, которая затянула их еще на два года – гибельная игра. Саша давал ей задания: разбудить его в семь, сфотографироваться стоя на четвереньках, укусить себя за руку и прислать ему фото укуса, отредактировать его любовные стишки, посвященные какой-нибудь из бывших. Мариам исполняла. Саша оскорблял ее, говорил ей страшные, обидные вещи – что секс с ней не лучше секса с монашкой в библиотеке, что у нее нет харизмы, что что-то в ней отталкивает его, что она лжет ему, раз была с другими в те два года; ну и что, что он сам пропал?.. Пьяным он выковыривал из нее, будто пинцетом, все жуткое и больное; доводил до истерик, до слез – и только тогда успокаивался. Бросал трубку, пропадал на два дня, отстраненно наблюдая за ее мучениями. Снова появлялся.

Она ездила к нему в тот поселок, окаймленный горами – с багажом из ошейника, плетки, веревки, еще каких-то вещей, в ту пору страшных и непознанных. Он бил ее плеткой, вслух фантазируя о своей идеальной жене – разумеется, не похожей на Мариам; заставлял ее с****ь ему в ванной, стоя на коленях на жестком кафеле; выцарапывал ножом звездочки на ее ягодицах и бедрах. Мариам все принимала, исступленно счастливая. В его пьяной паранойе они страшно ругались, и она каждый раз рыдала – казалось, что все кончено. Она стирала, готовила, бегала в деревенский магазин – единственный в округе; отчистила Сашину холостяцкую берлогу до состояния нормального жилья.

В какой-то момент он сказал, что любит ее.

Потом он приезжал к ней в отпуска, и они жили вместе – в непрерывном аду из слез, истерик, запоев. Мариам старалась изо всех сил – но удавалось все хуже. Она не заметила, как стала выпивать по бутылке вина за раз – лишь бы выдержать. Саша мог публично обматерить ее за то, что она не подала тапочки его другу, когда тот пошел на балкон курить; случайно выяснилось, что у Саши есть ребенок, которого он бросил – и, конечно, драматично романтизировал эту травму, объясняя ею свой алкоголизм; в конце концов, Саша изменял ей – если, конечно, то, что происходило между ними, можно назвать отношениями. Об одной из измен она узнала, когда Саша повез знакомить ее с семьей – глуповатыми дамочками советской закалки, которые сдували с него каждую пылинку. Измена произошла с проституткой-негритянкой, в Питере. «Понимаешь, у меня есть список того, что еще нужно сделать – и тут я выполнил сразу две галочки. Чтобы оптимизировать процесс и соврать тебе один раз, а не два. Понимаешь?..»

Мариам долго не могла смотреть на черных женщин, думать об Африке; то, что это случилось именно в Питере, ранило особенно – Питер она обожала, и в ту пору уже мечтала туда переехать. Она написала «Черную симфонию»; на какое-то время это помогло.

Потом был еще один раз – менее гротескный, но более безнадежный. Между двумя отпусками Саша снова уехал служить – и пропал со связи. Просто пропал, без объяснений – хотя прежде они висели на телефоне 24/7, за исключением его суперсекретных смен и нарядов. Потом оказалось, что все это время он спал с рыжей тридцатипятилетней мадам – чуть потасканной матерью двоих детей, любящей гороскопы и кулинарию. Мадам служила в той же части – занималась какой-то бумажной волокитой. «Конечно, я люблю тебя, мне просто нужно было снять напряжение, понимаешь?..» Узнав об этом, Мариам исцарапала себя в кровь – лицо, руки, ноги; порезала себя ножом – чуть-чуть, потому что было страшно; разбила кое-что из посуды. Пыталась порвать. И снова не вышло.

Вышло, только когда ад затащил их обоих слишком глубоко. Когда Саша свихнулся на почве ревности – видимо, проецировал на Мариам собственные проблемы, – и в пьяной паранойе стал запрещать Мариам общаться с Егором, ее другом-геем; даже угрожал ему. Везде искал намеки на Егора, измучил и ее, и себя, то уходил, то возвращался – и ушел окончательно только тогда, когда Мариам решительно сказала: я буду общаться с Егором, он мой друг, он мне важен. Буду, что бы ты ни сделал. «Совет да любовь тебе и Егору, в таком случае. Длинноносая ш***а!» – бросил Саша – и гордо уехал в ночь с бутылкой джина.

Больше они не виделись.

Это только одна история – а сколько их было, сколько?..

Рев ребенка вдруг приблизился, что-то маленькое метнулось к ней; Мариам застыла от неожиданности. Мальчик лет семи, с красным заплаканным лицом и совершенно безумными глазами; подбегает, обнимает ее ногу тонкими ручками, и – впивается в нее слюнявым ртом. Не больно, зубы не чувствуются через джинсы. Аутизм?.. Мариам остолбенела на секунду; потом попыталась взять мальчика за плечи и отстранить – но ее опередил его отец. Сгреб в охапку ревущее дитя, сел на скамейку возле касс. Мариам взглянула на него, смутно ожидая извинений, – но отец смотрел куда-то мимо нее. Бледное, измученное лицо, пустые глаза над острыми скулами.

Какая мука – жить с таким ребенком; с беспомощным младенцем во взрослеющем теле. Неотвратимость.

– Приве-ет! – промурлыкал Коша ей на ухо; она вздрогнула. – Стоишь такая потерянная… Что-то случилось?

– Нет, ничего. Задумалась, – осторожно увернувшись, пробормотала она. – Ого… Ты как будто еще сильнее похудел. Скоро растаешь.

– Да, правда? – Коша повернулся полубоком, игриво покачивая бедрами. Какой же он все-таки женственный – изящная длинноволосая статуэтка в черной рубашке и узких джинсах, в подростковых красных кедах; ей всегда нравились такие мальчики.

Мальчики – потому что Коше всего двадцать один. Он манерный, интеллектуальный, учится на философском факультете и отращивает ноготь на мизинце, как у масонов и поэтов-декадентов. Но в душе – просто наивный ребенок-максималист. Ни дня в жизни не работал («Я лучше буду нищенствовать, чем заниматься какой-нибудь офисной мурой, которая не соответствует, моему призванию!» – пафосно твердил он – и при этом жил практически на содержании у друга-айтишника), верил в марксизм и социализм, влюбился в нее за пару дней, сразу почему-то стал рассчитывать на серьезные отношения. Мариам боялась таких моментов – внутренне содрогалась от ужаса, когда пришлось объясняться с ним, видеть разочарование в его глазах (тоже, кстати, зеленых – но светлее и добрее, чем у Саши), обнимать его, плачущего за ее кухонным столом, трясущегося – Кошу чуть что пробирал тремор. Но в то же время все это утомляло и раздражало.

Коша радостно улыбался, заглядывая ей в лицо. Красивые скулы, пухлые губы, милый широкий лоб; а главное – копна густых темно-русых волос, в которых утопает ладонь. Длинные волосы были слабостью Мариам. Даже то, что Коша худенький и невысокий – едва выше нее – почему-то ему шло. Он вечно переживал из-за прыщей – проблемных знаков юности, – из-за кривых зубов (увы, действительно кривых) – но все это, на взгляд Мариам, не портило его. Портило что-то другое; а что – она все могла понять.

Они познакомились на поэтическом вечере, где Мариам читала кое-что из своих стихов. Коша, изнывая от жажды общения и женского внимания, сам подошел к ней, заговорил, даже сам в тот же вечер попросился (напросился?..) к ней домой на вино. Тогда все и началось – и до сих пор продолжается. Уже три месяца у нее никого больше не было – но Мариам сама не знала, рада этому или нет.

С одной стороны, объективно ее в нем все устраивает. С другой…

Двадцать один – вечно этот возраст. Витальке было столько же, когда они познакомились. И Егору. И…

Что-то еще случилось в двадцать один – что-то важное. Очень, очень давно.

– Правда похудел, ну скажи?..

– Да, правда. Хватит уже твоей аскезы с творогом и гречкой, – Мариам обняла его за талию, стараясь не слишком плотоядно его разглядывать. – У тебя талия и так у́же, чем моя!

– Ну и что? Мне нравится твоя талия. И волосы… – Коша потянулся к ее макушке, вдыхая запах; заурчал, зажмурился, как довольный кот. – Они похожи на свежий пирог с золотистой корочкой! Яблочный. Только что из духовки.

– Звучит довольно хищно, – рассмеялась она. – Ты долго еще собираешься запрещать себе выпечку?