Мариам

Глава третья. Объятия. Эпизод третий

***

Прошлое

Мариам расчесывала волосы перед зеркалом – и думала о том, как же долго она не видела нормальных больших зеркал. Кажется, с того дня, как Иешуа забрал ее из Капернаума. Так странно – прошло всего три месяца. А кажется, целая жизнь.

Хозяева дома любезно предоставили им жилье, а ей – даже отдельную комнату. Мариам почти расплакалась от счастья, когда помылась в ванной и поспала на кровати с мягкой периной, а не на коврике на голой земле или на охапке сена в стойле для мулов. Хозяин был состоятельным римским вельможей, поэтому и готовила, и убиралась в доме прислуга; Мариам будто бы впервые ощутила, как устала каждый день корпеть над котелком. Ее руки загрубели от работы – стали шершавыми и мозолистыми; лицо обветрилось, ногти пообломались. В своей прежней жизни она была ухоженной красавицей – а теперь…

Впрочем, даже ради красоты она ни за что бы не вернулась к прежней жизни.

Гостеприимство хозяев объяснялось просто: Иешуа спас их единственного сына, пятилетнего мальчика. В этот город их привели слухи о какой-то страшной заразной болезни, которая, мол, быстро распространяется и поражает в основном детей: два-три дня лихорадки, красные пятна по телу – и ребенок умирает в муках, а снадобья врачей и молитвы жрецов и священников не в силах ему помочь. Едва услышав об этом, Иешуа привел их сюда и попросил ухаживать за больными детьми вместе с их родителями. Сам же стал проводить над их кроватками целые часы, безмолвно молясь или гладя их по головам; и – вскоре болезнь стала отступать так же необъяснимо, как появилась.

Ни один ребенок из тех, с кем рядом посидел Иешуа, не умер – все пошли на поправку. Матери города – и еврейки, и римлянки, – рыдали от счастья и несли ему золото, ткани, сласти, забрасывали его дорогу цветами, куда бы он ни пошел. Иешуа вежливо отказывался от денег; все остальное же принимал с благодарностью и поровну делил между учениками.

Сын хозяев был одним из первых спасен Иешуа; упав ему в ноги, они уговорили его остановиться у них, пока он помогает детям. А потом – упросили остаться еще на несколько дней. И еще на несколько.

Мариам в городе тоже полюбили – она часто сопровождала Иешуа, помогала мыть и кормить больных детей, давать им лекарства, пеленать младенцев; сначала с непривычки все это тяжело ей давалось, но потом она приспособилась. Матери и кормилицы звали ее «ангелом»; дарили кольца, бусы, венки из цветов.

Конечно, всего этого не было бы, если бы они знали о ее прошлом. Она старалась об этом не думать.

Итак, еще одна коса на ночь; пожалуй, лучше заплести три, чтобы опять все не спуталось. Мариам решительно взялась за дело – но тут раздался стук в дверь.

– Кто это?

Ответа не последовало.

Наверное, прислуга. А может, Иоанн пришел передать что-нибудь от равви. Или Фома хочет пожаловаться на плохую рыбалку.

Мариам встала из-за зеркала, открыла – и вздрогнула. На пороге стоял Иуда. Его голубые глаза хищно мерцали в полумраке; от него разило вином. Она стиснула зубы, крепко держа дверь.

– Чего тебе?

– Не очень-то вежливый прием, красавица! – хмыкнул он, оглядывая ее. – Просто хотел тебя увидеть.

– Отлично. Увидел. Теперь доброй ночи, – сухо отрезала она – и начала закрывать дверь; но Иуда перехватил ее и удержал.

– Можно войти?

– Нет!

Он толкнул дверь еще раз; Мариам с трудом удержала напор. Он, конечно, пьян, но если толкнет в полную силу – она отлетит прочь, как котенок.

Что делать? Звать на помощь?..

С другой стороны – он еще ничего не делает. А если сделает?

Ее замутило.

– Если тебе надо что-то сказать, давай поговорим утром, – хрипло выдавила она, всем телом налегая на дверь. Иуда улыбался, насмешливо наблюдая за ее обороной. – Почему сейчас?

– А почему нет? Или что позволено равви – не позволено его ученику?.. – промурлыкал он.

– Что?! – Мариам вспыхнула, задохнувшись от возмущения. – Да что ты себе…

Она осеклась. По ухмылке Иуды было ясно, о чем он.

Незадолго до прибытия сюда, на ночном привале, она осталась спать в шатре Иешуа. Они заговорились до полуночи – она рассказывала об отце, о бабушке, о том, как потеряла семью и пошла работать; как мерзко и тяжело было с первыми клиентами; как мало кто был к ней добр. Иешуа слушал, задавал вопросы, сочувствовал – и в конце концов она, не выдержав, разрыдалась, припав к его груди. Он гладил ее по волосам – бережно, едва касаясь, – как теперь гладил больных детей, – и ей казалось, что с ног до головы ее заливает неземное, щекочуще-пронзительное сияние.

Мариам всю трясло, она отчего-то боялась, не хотела уходить – казалось, что, если уйдет, он больше никогда не пожалеет ее, больше никогда вот так не погладит, – и в итоге уснула поодаль от него, свернувшись клубком на циновке.

Больше ничего, конечно же, не было; но Иуде это не объяснишь. Кто мог рассказать ему?.. Ах да. Варфоломей в тот вечер видел, как она зашла в шатер Иешуа – и, возможно, как не вышла. Проклятый болтун. Мариам оскалилась от злости.

– Я понятия не имею, что ты там думаешь, Иуда, – прошипела она, твердо глядя ему в лицо. – Но знай: это вздор и клевета! А сейчас ступай к себе спать, и протрезвей. Я женщина – тебе не пристало находиться здесь ночью.

– Женщина, которую невозможно не желать, – со смешком отпуская дверь, вздохнул Иуда. – Каково же это такой женщине – впервые в жизни самой возжелать мужчину и не получить взаимности?

Мариам будто пнули живот; что-то красное сверкнуло перед глазами. Вдох. Выдох. Она опустила голову.

Ей хотелось что-то ответить, опровергнуть его слова, хотя бы выругаться – но Иуда уже ушел; его шаги удалялись вниз по лестнице, пока совсем не затихли. Мариам закрыла дверь и опустошенно привалилась к ней спиной.

«Он рожден не земной любовью, а небесной», – так сказал Иоанн. Где же заканчивается земная любовь и начинается небесная? Или наоборот?..