Мариам

Глава третья. Объятия. Эпизод первый

Глава третья. Объятия

Прошлое

Дом Луки был полон книг и свитков; Мариам весь вечер оробело оглядывалась. Здесь царило странное спокойствие – непривычное ей ни по прежней, ни по новой, кочевой, жизни. На стене висела большая карта мира, скрупулезно нарисованная разноцветными чернилами. Свечи горели рядом с чужеземными диковинными статуэтками – из дерева, камня и чего-то белого… Кость? Мариам задумалась, разглядывая фигурку большеухого слона. Судя по всему, этот Лука – не только ученый человек, но и заядлый путешественник. Он явно старше Иешуа – ему не меньше сорока; но говорит с ним так почтительно и называет себя его учеником. Мариам вдруг поймала себя на том, что ее это уже почти не удивляет. Все всегда почему-то смотрят на Иешуа не так, как на других людей.

Несколько раз за вечер Лука цитировал священные книги на древнем еврейском наречии, которого Мариам не знала – а вот Иешуа знал. Иоанн (Иешуа взял на ужин к Луке почему-то только ее и Иоанна) шепотом сказал ей, что Лука – учитель знатных детей; что он знает множество языков, включая греческий, а еще философию, историю и математику. Смуглый высокий человек с орлиным носом и строгим взглядом. Мариам стеснялась смотреть на него.

Дневной зной спал, из открытого окна неслась приятная прохлада; слышно было, как распевают цикады в саду. Трапеза была аскетичной: тушеные овощи, хлеб, сыр, вино, немного винограда. Цедя терпко-горьковатую плотную сладость из своего кубка, Мариам молча слушала разговор. Как она поняла, Лука проповедовал здесь учение Иешуа; и, кроме того, занимался составлением его жизнеописания, – от чего Иешуа, впрочем, был не в восторге.

– Я ценю твою любовь и преданность, Лука, но это излишне, – тихо сказал он в какой-то момент, отставляя кубок. – Я почитал твои отрывки – и они слишком искажают мои слова. Знаю, ты считаешь, что все это нужно, но…

– Это нужно, чтобы тебя услышали, равви! Чтобы о тебе узнали все, – хмуря густые брови, твердо возразил Лука. – Люди должны слышать голос своего Мессии! Должны знать все о его пути, о проповедях, о чудесах, им совершенных…

– Чудеса? Мессия? – не выдержав, пробормотала остолбенелая Мариам. – Прошу меня простить, но… О чем речь?

Черные суровые глаза Луки, голубые, блаженно-восторженные – Иоанна, и печальные серые – Иешуа, – все три пары глаз тут же уставились на нее, и она покраснела.

– Ты разве не знаешь, с кем путешествуешь, девица? – удивленно спросил Лука.

– Равви не посвящал ее, она с нами не так давно, – торопливо объяснил Иоанн. – Уверен, когда он решит, что настало время…

Иешуа молчал. Мариам нервно сжала край скатерти.

– Я знаю, что путешествую с сыном плотника, странствующим философом. С… – (Почему же так трудно это произнести? Она перевела дыхание). – С хорошим человеком, который спас мне жизнь. А что еще я должна знать?

Что-то тревожно сжалось у нее внутри. Разговор об Орионе – тогда, ночью. «Быть сыном бога в мире людей… Это слишком жестокое наказание. Самое жестокое, какое только можно представить».

О чем он думал, когда она это сказала? Отчего у него был такой взгляд?..

– Равви – Мессия, вестник и символ новой жизни, которая ждет всех нас! – торжественно, будто сияя изнутри, провозгласил Иоанн. Отблески свечей плясали на его золотистых кудрях. – Он послан нам Богом!

– Послан Богом? Что это значит? – уже начиная злиться от всей этой загадочности, выдавила Мариам. Они что тут все, с ума посходили?.. Иешуа вздохнул и жестом попытался прервать Иоанна – но того было уже не остановить.

– Равви – дитя и отблеск Творца на этой земле! – благоговейно подняв глаза к потолку, сложив руки в молитвенном жесте, воскликнул он. – Он рожден не земной любовью, а небесной. Его рождение – чудо, о котором писало множество мудрецов и пророков со всей земли!

Лука кивнул, молча соглашаясь; Иешуа смотрел на Мариам. Она почувствовала, как по рукам и спине бегут мурашки, а сердце затравленно колотится. Либо они и правда сумасшедшие, и Иешуа собрал вокруг себя сумасшедших – либо, либо, либо…

– Не земной любовью, а… небесной? – не сводя глаз с худого лица Иешуа, медленно повторила она.

– Это так, – наконец негромко признал он – хоть и, кажется, все еще был недоволен речью Иоанна. – Моя мать родила меня, будучи девственницей. У меня нет земного отца.

– Но это невозможно! – Мариам выпрямилась, яростно сжав руки в кулаки, позабыв о сдержанности. Может, это все просто глупая шутка? Может, они ее разыгрывают?.. – Уж я-то, простите, отлично знаю, откуда берутся дети, и знаю все об устройстве женского тела! При всем уважении к твоей досточтимой матери, Иешуа, – я не знаю ее, но да восславится вовеки ее имя, – это невозможно, понимаешь?.. Девственница не может забеременеть!

Иоанн и Лука переглянулись – и почему-то заулыбались; точно она – ребенок, выкинувший какую-то забавную штуку. Это заставило Мариам еще сильнее вскипеть.

– Конечно, не может, – миролюбиво согласился Иоанн. – А еще вода не может превратиться в вино – но равви совершил именно это на свадьбе в Кане Галилейской. Невозможно исцелять прикосновением, невозможно воскресить умершего – но равви и это совершал. Он – божественное чудо, дарованное нам, а чудо всегда за пределами людского разумения.

Мариам сжала пальцами виски; казалось, голова скоро треснет от напряжения. Так кто же сидит перед ней – и спит каждую ночь в шатре неподалеку? Кто спас ее от камней? Что он такое?..

– Это… Простите, но это бессмыслица какая-то. Вы же образованные люди, как вы можете в это верить? И если у Иешуа «нет земного отца», кто тогда его отец?!

– Тебе ведь сказали, девица. Создатель, – строго проговорил Лука, хмуря густые брови. – Или ты подозреваешь нас во лжи?

– Мариам, – тихо позвал Иешуа – и она вздрогнула, насквозь пронизанная звуком его мягкого, как шелк, голоса. – Давай выйдем наружу, и я тебе кое-что покажу. Ты не поверишь мне, пока сама не увидишь. Это нормально.

…В саду Луки, среди олив и акаций, тек узенький ручей. Иешуа подвел ее к самому берегу – к гальке под журчащей водой, сверкающей в свете луны, – и снял сандалии.

– Так. И что же я должна увидеть? – скрестив руки на груди, проворчала Мариам. Ее обижало, что Иешуа так долго скрывал от нее что-то настолько важное; выходит, все вокруг знали, а она…

– Подожди немного, – попросил Иешуа. И – вошел в ручей.

Мариам смотрела, как он шагает вперед, против течения – высокая стройная фигура в белом покрывале. Шаг, шаг, еще шаг; она вдруг поняла, что не слышит плеска воды. Как это?.. Она прошлась по берегу вперед, вслед за Иешуа; ручей расширялся и становился глубже, его ноги уже должны быть в воде по щиколотку, вот уже по половину лодыжки – но…

Он просто идет по воде, будто по прозрачному полу – не проваливаясь в нее. Ступает по водной глади, невозмутимо приподняв края покрывала. Мариам похолодела.

Невозможно. Проклятье, так просто не бывает. Может, это какой-то трюк?..

– Подойди сюда, Мариам, – остановившись под раскидистым деревом, позвал он. Мариам поколебалась – но вошла в воду. И – потопала вброд по каменистому дну, распугивая мелких рыбешек; свои шаги с громкими всплесками казались ей такими нелепыми, неуклюжими после невесомых шагов Иешуа.

Он обернулся – ждал, пока она подойдет. В его серых глазах мерцало все то же скорбное, неизъяснимое выражение – как в ту ночь с Орионом. Сердце Мариам трепетало все отчаяннее, казалось, сейчас оно вылетит из груди – но уже не от злости или протеста, а от непонятного благоговения.

Что, если?..

– Смотри.

Иешуа наклонился, зачерпнул воду в ладони – и протянул горсть ей. Мариам сдавленно вскрикнула: вода была красной, будто он поранился. Но… Поднеся лицо поближе, она ощутила аромат вина – точно такой же, как был сейчас в кубках Луки.

– Что?..

– Пей.

Его голос звучит так мягко – и в то же время невозможно ему не повиноваться. Боясь смотреть ему в лицо, Мариам склонилась над чашей из его рук и сделала глоток.

Слаще, плотнее, сильнее, чем любое вино, которое она когда-либо пробовала. Его словно выдержали в дубовой бочке – и подмешали всех ягод, какие она любила, особенно вишни.

Самое вкусное в мире вино.

– Я – Его сын, Мариам, – тихо проговорил Иешуа – откуда-то сверху, куда она все еще боялась взглянуть. Ручей замочил ее покрывало почти до колен – но она уже не замечала этого. – Он – мой отец. Это правда. И я доверю тебе кое-что еще. Тайну, о которой никто не знает. Даже Иоанн.

– Почему мне? – замирая, дрожа всем телом, прошептала Мариам. Длинные теплые пальцы, все еще пахнущие вином, осторожно коснулись ее подбородка – и приподняли ей голову. – Почему я, раввуни?..

Забывшись, она назвала его по-новому – выше, священнее, чем «равви».

– Потому что ты заслуживаешь знать, – глядя ей в глаза, сказал Иешуа – и все растворилось в скорбном серебре. – Ты много страдала, ты понимаешь меня. Я хочу, чтобы ты знала. Я должен нести новое Слово, это правда. Должен нести спасение людям. Но еще… – он замолчал на секунду, прикрыв глаза. – Я должен принести жертву. Великую жертву, ибо только так я смогу спасти людей. Только так они смогут понять. Так уж они устроены.

– Жертву? – уже все понимая – и разрываясь изнутри от отчаяния – выдохнула она. – Какую жертву?..

Иешуа отпустил ее подбородок – и вдруг молча обнял ее. Она зажмурилась, окутанная теплом его объятий, уткнувшись лицом в его грудь. Так они долго стояли – при свете луны и звезд, в бегущем ручье.

– Себя.