Три жизни одной женщины

2.

Гости быстро заполонили квартиру,  которая стала напоминать автобус в часы пик.  Её худшие опасения оправдались, брат мужа притащил за собой  весь  свой  большой  семейный  обоз, и желающих сидеть оказалось больше чем самих сидячих мест. Пришлось одалживать пару табуретов у соседей  по  лестничной  площадке.  Катя смотрела на собравшихся людей и чувствовала себя немного неловко.  Ведь они все явились сюда ради нее, отложили свои повседневные дела, дабы вместе с ней отпраздновать ее день появление на свет божий. А она как-то не привыкла быть в центре всеобщего внимания, находиться в фокусе наведенных на нее более десятка разноцветных,  как шарики на  демонстрации, пар глаз.  Не случайно Зина зовет ее мышкой, намекая, что она подобно этому маленькому юркому зверьку, стремится  всегда  прошмыгнуть незаметно. И, между прочим,  абсолютно верное наблюдение,  она действительно старается все делать тихо,  лишний раз не попадаться  на  глаза начальству. Даже в семье  старается не докучать мужу своими просьбами, насколько это возможно, все решать сама. Иногда эта гипертрофированная не  то скромность,  не то застенчивость обходится ей боком. Не будь она такой тихоней, давно бы сидела в кабинетике с кондиционером,  который сейчас обдувает дородные телеса Аллы Семеновны, потому что все знают, что как специалист она превосходит всех в отделе и самое  заковыристое в их бухгалтерском деле непременно поручается ей. Но ведь известно, что повышают не за заслуги на трудовом фронте, не за знания, а за умение  понравиться  вышестоящему начальнику.  А вот этим качеством по каким-то своим соображениям бог ее обделил.

     Каждый из  гостей, прежде чем сесть за стол, подходил к ней,  поздравлял с днем рождения, оставлял на ее одной или другой, а то и на двух сразу  все еще тугих, как накаченный футбольный мячик,  щечек влажный  след от своих губ,  а затем с важным видом вручал подарок.  Катя особенно даже не смотрела на эти в большинстве случае перевязанные бечевкой пакеты, так как больше всего ее интриговало, чем одарит ее супруг.  Все предшествующие дни он старательно скрывал, чем намеревается порадовать, как частенько выражался  он "свою любимую женку», однако при этом туманно намекал, что дар будет необычный.

     Все расселись за столом.  Катя во главе его,  рядом с мужем, по правую руку от нее - дуэт  сыновей. Гости, дружно глотая слюнки, смотрели на украшенный разноцветными яствами аппетитный мольберт стола,  но команда начинать трапезу не поступала, и все с нетерпением ждали,  когда же она раздастся.  Наконец,  держа налитую до краев рюмку с водкой,  откуда она то и дело пыталась улизнуть, поднялся Петр.

     - Разрешите мне, как мужу, виновнице торжества  молвить  первое словечко. Дорогая моя женушка, позволь в этот важный для тебя день  при всем честном народе поздравить тебя с твоим праздником. Мы давно уже не отмечали  его в таком так сказать расширенном составе,  но на этот раз я настоял на том, чтобы пригласить наших дорогих родичей и самых близких нам друзей. - Петр сделал короткую паузу и горделиво обвел глазами собравшихся. Он   явно ставил себе в заслугу то, что благодаря ему  тут сидит  столько народу. - Потому что я хотел, чтобы все увидели, какая ты у нас молодец.  Ты великолепная жена и отличная  мать,  которая вырастила вот этих двух орлов. Ты по натуре очень скромная и пусть все знают, что ты удивительный человек и как я тебя люблю.  -  Петр  вновь замолчал  и теперь уже с хитрым прищуром оглядел внимающих ему гостей. - Все,  наверное, хотят знать, какой подарочек я тебе припас. Так вот, замечательная моя супруга,  сейчас лето, как говорится, пора отпусков, и я дарю тебе путевку в дом отдыха в Крым на 14 дней. И пока ты будешь там отдыхать,  я тут буду шуровать за тебя, заботиться о наших ребятишках. Так что ни о чем не беспокойся и собирайся в  дорогу.  А  теперь предлагаю выпить за Катюшу.

     Стол сразу же загомонил на разные голоса,  металлически зазвенели вилки и ножи, по комнате прокатился хрустальный благовест от целующихся друг с другом рюмок, а затем послышался хруст перемалываемой жерновами зубов пищи. Катя смотрела на путевку, которую только что торжественно вручил ей муж,  и чувствовала, как бешено колотится молоточек ее сердечка. Она не знала радоваться ли ей этому неожиданному подарку или предаваться печали. За всю их уже многолетнюю совместную жизнь они всего  лишь  два  или  три раза ездили вместе отдыхать далеко от дома. Обычно же свои отпуска проводили на даче или,  как называл её Петр, на делянке.  Кромсали лопатами землю, ходили купаться на флегматично протекающую неподалеку речушку,  где даже в самом глубоком  месте  ей  по грудь.  А тут надо отправляться в дальние края, да еще одной.  Вот если бы с Петей.  Но она знает, у него срочная работа на все лето, за которую обещали вознаградить солидной горкой денег, и он не может пожертвовать возможностью их  получить.  Но тогда и она не поедет. Вот только как сделать так, чтобы не обидеть мужа? Притвориться больной?

     Катя вдруг успокоилась;  в самом деле, ну зачем ей эти лишние волнения, связанные с дорогой, с устройством на новом месте. Времена нынче тревожные,  как там еще будет? А здесь все привычное, да и дел по горло, дача поди вся заросла жесткой щетиной бурьяна, надо траву выдергивать.

   Она недовольно покосилась на мужа, который в этот момент орошал  рот очередной стопкой водки.  Она понимает, что он хотел сделать как лучше, доставить ей удовольствие на полную катушку,  а вместо этого породил для нее сложную проблему.  Хотя бы посоветовался с ней,  намекнул на  свой подарок,  она бы легко сумела его убедить, что не желает без него отправляться в никакие дальние, пусть самые распрекрасные края.  А  теперь придется выкручиваться, искать какие-то предлоги для отказа от путешествия. А она терпеть не может, да и не умеет ни притворяться,  ни обманывать.

     Гости уже насытились и теперь вальяжно сидели на стульях. Кое-кто из мужчин, дабы расширить объем своего вместилища пищи для  переправляемой  туда снеди, даже ослабил ремень на брюках.

     - Эх,  Петька,  какая же у тебя замечательная хозяюшка,  - громко провозгласил брат мужа.  - До чего вкусно готовит, просто пальчики оближешь.

     - Вот и облизывай, - не слишком любезно посоветовал порядком захмелевший муж.

     - Вы уж и скажите, Тимофей, - поспешила вмешаться Катя, опасаясь, что ситуация,  учитывая стойкое нерасположение друг к другу двух семейств, может быстро, как спираль на электроплите, накалиться. - На самом-то деле я по-настоящему готовить и не умею, - наполовину  искренне проговорила она.

     - Не скромничай, Катюша, - не без некоторых усилий ворочая языком, опроверг ее тезис Петр. - Ты у меня молодец, не жена, а сплошная золотоносная  жила.  Говорю  при всех:  у меня самая лучшая супруженция на свете. А  ну пусть скажет,  кто в этом сомневается?  - вдруг угрожающе рыкнул он.

     - Да кто же в этом может сомневаться,  -  раздался  успокаивающий хор голосов.

     - Тогда предлагаю, чтобы каждый сказал о моей женушке тост. Тимофей, ты как самый старший в нашей семье, должен произнести его первым.

     Катя молча слушала здравницы в свою честь, улыбалась и кивала головой в  знак благодарности очередному своему   восхвалителю.  И хотя каждый из говорящих заканчивал свои пламенный спич горячим  призывом  выпить за  виновницу  торжества,  следовать  этому воззванию она старалась как можно реже.  Зато  с тревогой смотрела,  как послушно выполняет эти рекомендации ее муж.  По опыту она знала, что если он перейдет за очерченную ему природой ватерлинию,  то может потерять контроль над собой.  И тогда что он начнет вытворять, одному богу известно. Такое, к счастью, случалось не часто, но иногда все-таки происходило,  и потом ей долго было стыдно перед  людьми за поведение Петра.  Несколько раз она пыталась перехватить у него рюмку,  но он грубо отбрасывал от своего источника удовольствия ее руку и недовольно  посматривал на нее, как на человека, гасящего его лучшие душевные порывы.

     Стол, еще совсем недавно заставленный яствами, стремительно опустошался стаей прожорливых,  напоминавших по быстроте поедания саранчу, гостей, и Катю,  как кошмар,  преследовала навязчивая мысль о том хватит ли у нее еды и питья, чтобы насытить эту голодную ораву. Все быстро забыли ради кого они собрались и просто пили и ели,  вели разговоры, в которых она уже никак не присутствовала даже в качестве косвенной темы. Катя была этому рада, так как ее смущала приторная патока чересчур щедрых восхвалений не таких уж  многочисленных, если объективно разобраться, её достоинств. Да и вообще, она предпочитала просто сидеть и наблюдать за всеми; не так уж часто эти люди одаривали  своими  визитами  их дом, и бог знает,  когда соберутся в таком составе еще.  Временами она лишь ловила взгляд Зины, и всякий раз  улыбалась  ей.  Кате казалось,  что подруга что-то хочет ей сказать, но они сидели далеко друг от друга, и разговаривать им было неудобно.

     Наконец все  было  сметено со стола, и в трапезе был объявлен антракт перед новым действием по поеданию сладкого.  Катя, нагрузившись грязной посудой, отправилась на кухню. Зина тоже встала и последовала за ней.

     Кухонька была совсем маленькой и тесной, как кабина вагоновожатого, и  они не без труда уместились на этой крошечной территории.  Зина плотно прикрыла дверь и стала извлекать из пачки длинными, выкрашенными  в бурый цвет ногтями, сигарету.  Через несколько секунд она уже запахнулась, как в шаль,  в плотное дымовое покрывало.

     Катя слегка наморщила прямой,  как стрела,  носик,  она не любила запаха сигаретного дыма и не одобряла пристрастие подруги к табакокурению.  Зина внимательно смотрела на нее, загадочно, словно сфинкс, улыбалась и явно что-то обдумывала.

     - Я никогда не видела у тебя этого платья, - вдруг сказала она. - Между прочим, классный фасон. Сама шила?

     - Да что ты, я к машинке уже целый год не подходила. А это платье купила случайно несколько лет назад, да так в шкафу  оно и висело. А сегодня вот решила надеть. А что?

     - Да нет, ничего, просто не ожидала. – Ракушка яркого зинина рта растянулся в усмешке. - Не ожидала,  что ты такая у нас красивая. Что значит, для бабы нацепить на себя подходящую тряпку. А то ходишь как замарашка.    

      - Никогда я не хожу замарашкой,  - слегка обиделась на несправедливое обвинение Катя.

     - Ходишь, еще, как ходишь, моя родная, - почему-то вздохнула Зина.

     - Лучше скажи, как у тебя с Толей? - решила перевести разговор на более безопасный для себя галс Катя.

     - С Толей все в порядке, вернула его к прежней жене.  Пусть сама наслаждается этим несметным сокровищем.

     - Но ведь еще неделю назад ты говорила,  что у вас все отлично,  и ты, наконец, можешь успокоиться,  мужчина, которого ты искала всю жизнь, - заперт у тебя в квартире.

     - Запомни,  моя родная,  за неделю столько может всего случиться, что это перевернет всю твою судьбу с ног до головы.

     - Ну, уж и за неделю.

     - За день. А за неделю это может произойти ровно семь раз.

     - А ты не боишься, что от стольких переворотов у тебя голова кругом пойдет, - попробовала пошутить Катя.

     Они одновременно засмеялись.

     - Послушай,  а это платье обязательно возьми на юг.

     - Да я решила не ехать.

     - Что!? Да я погляжу, баба совсем рехнулась. Такая возможность поехать одной на юг. Тебе может, Петька для сопровождения нужен?

     - Да, а что?

     Зина взглянула на нее так, словно она сказала нечто абсолютно непристойное.

     - И что ты с ним там собираешься делать? Он тебе, что тут не надоел? Может,  ты еще и вашу  двухспаленку на себе потащишь.  Что б уж совсем было как дома.

     - Причем,  тут кровать.  А ехать с мужем отдыхать, по-моему,  самое нормальное дело.  Да и просто спокойней, знаешь же какие сейчас времена.

     - Тоже мне миллионерша, думаешь, что все тамошние абреки только о том и мечтают,  когда ты появишься у них,  дабы свиснуть твой кошелек. Послушай, а ведь ты красивая баба, я всегда считала, что не стоит тебя твой Петушок.  Я даже не думала,  что ты такая раскрасавица. Сколько с тобой якшаюсь, а вот только сейчас разглядела.

     - Да скажешь ты ерунду.  - Катя видела в  маленьком,  висевшем  на стене зеркальце, как заливают ее щечки красный соус румянца.

     - Дура ты будешь распоследняя,  если не воспользуешься таким шансом.

     - Ты о чем?

     - Не делай вид,  что глупее,  чем на  самом  деле.  На  следующий год-то сороковничек. Помнишь об этом, подруга.

     - Помню, - слегка вздохнула Катя. - Да что делать, годы бегут.

     - Вот именно, что годы бегут, а ты стоишь на месте.

     - Что же ты предлагаешь?

     - Поплавать в морской водице,  - усмехнулась Зина.  -  Можешь  ты хоть две недели в жизни пожить для себя.

     Катя неопределенно,  будто не совсем понимая, о чем идет речь, пожала затянутыми в голубой ситец плечами.

     - Знаешь, давно тебе хотела сказать, да все повода не представлялось, ну  что ты себя похоронила до срока.  Ведь ты же о жизни ничегошеньки не ведаешь.  Разве не так? Скажи сама, ну что ты видишь: свою засранную бухгалтерию с глупым бабьем, да эту квартирку, в которой ты целыми днями ишачишь,  как рабыня,  на трех мужиков.  А что за это получаешь?  Ну ладно, про детей я не говорю, от них никогда ничего хорошего не бывает. Ну а твой замечательный Петушок. Я таких мужиков на расстоянии чую, да он удовлетворить-то бабу, как следует, не может. Ведь признайся.

     Катя видела в зеркальце, как соус румянца превратился из красного в темно-бардовый.

     - Все у нас нормально,  - почти резко сказала она.  - И  тебе  не стыдно лезть в чужую постель?

     - Да никуда я не лезу,  захотела бы давно там была. Иль ты в этом сомневаешься?

     Катя едва не задохнулась от негодования.  И  это  говорит  лучшая подруга. Что  с ней случилось,  конечно,  она и раньше была на язык не слишком сдержанной, но не до такой же степени! Ничего не понятно.

     - Да,  не обижайся,  - вдруг промурлыкала Зина и повисла на  ней, обдувая ее лицо горьким запахом выкуренных сигарет.  - Я ж тебе говорю все это любя.  Хочу, чтобы ты жизнь надкусила с другой стороны. Ты же в ней ничего не смыслишь.  Думаешь то, как у тебя, так и у всех. Ерунда.  Жизнь такое может нам бабам выбросить на берег,  что до смерти не забудешь, как дату своего дня рождения. Были бы мы с тобой молодыми, а то ведь осталось-то нам с гулькин нос.  А там морщинки пятнышками  все лицо покроют, кожа как моченое яблоко станет - и никому тогда мы больше не будем нужны.  Ходить будешь и локти кусать, что в свое время ничего не распробовала, все мимо рта пронесла. А Петушок твой все равно никуда не денется, он как паспорт, как был при тебе, так и останется на всю жизнь.

     - Может,  ты, Зинка, в чем-то и права, но только это не для меня. Уж, какой родилась, такой и живу. Вон на столе сколько блюд было, а нельзя же все их попробовать.

     - А вот я всегда пробую все до одной.  И у  тебя  попробовала.  А чтобы раньше времени не пресытится, от всего откусываю понемножку. Молодчина,  вкусно готовишь.  Только кроме еды,  есть много чего еще. Не забывай никогда.  И если не поедешь на юг, будешь самой распоследней в этом городе дурой.  Даже еще большей дурой, чем я.

     - Неужели это еще возможно,  - сказала Катя,  и они снова засмеялись. И этот их совместный смех, как порыв ветра, выдул из ее сердца обиду на подругу.

     Было поздно,  когда все разошлись, оставив на столе разрисованные мазками белого крема от торта,  тарелки, а в бокалах при свете люстры тускло мерцали недопитые остатки рубинового вина. Последней распрощалась  с  ней  Зина.  Вдоволь насмотревшись на себя в зеркало и, красиво разложив по плечам  шарф, она приложила свои клубничные губы к щеке Кати и вложила прямо в её ухо слова:

     - Не будь дурой,  а все остальное не имеет значения.