Глава 6
3195 Words
Зов крови
На броне драконьей
Полыхнуло солнце
Зов крови
Давно ли ты понял
Что никто не вернется
На великой охоте
Начинается день,
Пляшет солнечный знак
На струне тетивы
За спиною бесшумно
Стелется тень
В переплетенье
Из жесткой травы
©Мельница
Дальше нас в повозке везли, загнали всех в крытую кибитку, запряженную двумя лошадьми, и по обе стороны от повозки охрана вышагивает. Топот их сапог слышно так отчетливо, что кажется под ними земля дрожит. В дороге все притихли, и я не знала от чего глаза у девушек округлились, и все они молча переглядываются, словно боятся. И я, как не от мира сего, не знаю, что там впереди нас ждет. Чем дальше, тем темнее становится, а ведь день еще не закончился, не так долго едем, и солнце в зените в самом было, когда нас всех под полог загоняли. Воздух становится насыщенно вязким, как будто серой отдает и болотами топкими, страшными. Всегда водной заводи боялась, а этой люти и подавно. За мешковиной повозки факелы вспыхнули. Я, конечно, пытаюсь называть то, что вижу вокруг себя, так, как привыкла, как знаю из учебников и вообще исходя из личного опыта, но, к сожалению, тот материал, из которого сделана крыша повозки, да и тот, из чего сшита одежда воинов, мне неизвестны.
– К перепутью приближаемся, Ниян?
Голоса вывели из оцепенения и задумчивости.
– Не знаю. Сигнального костра нет на берегу.
– А ты уверен, что раньше-то огни эти были, а не обманки?
Ощущение, что я все еще сплю, вернулось с прежней силой. Все эти разговоры об огнях, о вещах, которые, казалось бы, не существуют в наше время, продолжали вводить в ступор.
– Уверен. Окружите повозку, и идем за мной шаг в шаг. Ни одного звука. Не нравится мне тишина эта замогильная.
Кто-то из девушек всхлипнул.
– Боязно как… и холодно.
– Молчи. И так страшно до лихорадки, а еще ты тут зубами стучишь и беду кликаешь.
– Лихо боюсь… говорят, как выкуп запросит – не отдашь, утопит в топях живьем. Не все невесты до места назначения доезжают… мне бабка рассказывала, как в дорогу собирала. Лихо девок себе отбирает. А потом их тела находят в черной заводи без внутренностей. Он их сначала…
– Молчи! Много болтает бабка твоя. Почует кто, несдобровать ей будет.
– Тшшш… там… вой какой-то. Мамочкииии.
Я тоже услышала, и по коже мурашки пошли. Страшный звук ни на один не похож, всю радость вытягивает из души и из тела, от ужаса пальцы немеют и волосы начинают шевелиться на затылке. Что это, господи? Какие еще твари притаились в этой жути? Вроде на вой волков похоже, но намного грубее, как не вой, а рык с завыванием. И силу имеет звук этот невероятную, цепенеть все тело заставляет.
– Мракомирские псы… – прошептал кто-то, – это… это Мракомир. Рядом он, колдун проклятый.
– Тихо ты.
– Обманники, князь. В ловушку завели. Мракомир-сука, вражья его душа, заманил, али предал нас кто?
– Не ной, Врожка. Выберемся.
– У нас воинов мало, не выстоим против колдуна проклятого.
– Выстоим, я сказал. Уйдем сейчас через мост.
– Не успеем, нынче солнце быстро спрячется, повозка тяжелая по тонким горящим доскам не проскочит.
По каким горящим доскам? Мы где вообще? Вздрогнула и осмотрелась по сторонам, все сидят и в темноту глазами, расширенными от ужаса, смотрят. Вой становился все отчетливей, и земля начала подрагивать от приближения чего-то необратимого и ужасного. И кажется, никто из девушек то ли не слышит их, то ли не понимает. Или впали в какой-то транс.
– Будем проскакивать через мост. Девок из повозки забрать. Повозку бросить.
В ту же секунду полог откинулся, и нас начали по одной вытаскивать наружу. От сильного запаха серы я задохнулась и закашлялась, в глаза дым едкий влез и заставил зажмуриться. Чьи-то руки подхватили за талию и вверх подняли. Ощутила себя в седле и… и вдруг запах уже знакомый в ноздри забился, заставив сердце несколько раз дернуться. Тяжелая ладонь легла на живот и к сильному телу прижала. Я глаза распахнула, и их снова резануло едким дымом.
– Зажмурься, человечка, и не дергайся. Чем крепче держаться за меня будешь, тем больше шансов, что с седла в огненную пасть Нави не свалишься.
А сам меня к себе прижимает, сильнее и сильнее, так, что дышать больно и от страха все внутри клокочет. И не только от страха… я этот голос узнала. Он… он, это он меня трогал в озере. Только в голове моей звучал иначе, чем сейчас… как два разных. Но одному принадлежат. Князю Нияну.
Дернулась, но меня сжали с такой силой, что дышать стало нечем.
– Задержи дыхание, смертная. Не то задохнешься.
Конь под нами начал метаться, словно под ним зыбкость какая-то, дергается, и меня с силой подбрасывает в седле. Страшно до жути, и я все сильнее впиваюсь в руку князя ногтями. Вой раздается совсем близко, и меня к седлу пригибает, в воздухе свист раздается, и кто-то глухо стонет позади, рычит. Я глаза распахнула и от ужаса закричать хотела и не смогла. Перед моим лицом пастью клацнула жуткая облезлая до костей и мяса тварь с выпученными красным глазами. На клыках слюна нитками блестит, и язык выписывает круги, а на нем шипы вибрируют.
– Давай, родимый, быстрее, ну же! – рычит над моим ухом князь и вздрагивает, налегая сверху, а свист и адский рык где-то совсем рядом доносятся. Я сколько могла дыхание держала, а потом взмолилась.
– Не могу… умру..
– Терпи, человечка, нельзя, – и голову мою к себе придавил, глаза закрывая ладонью, – терпи, сказал!
– Все, горит мост, Ниян, горит! Не успеваем.
– Гони! Гониииииии! За мнооой!
И словно в воздух взмыли, дух захватило на мгновения, и перед глазами точки пошли и круги. Конь с силой приземлился на что-то твердое и громко заржал.
– Дыши! Давай! Дышиии, Ждана.
Глотнула воздух, и голова закружилась, а рука все так же сильно сжимает, и дыхание затылок печет.
– Дыши, – шелестом воздуха по коже, и по затылку мурашки рассыпаются, и щеки горят от воспоминаний, как эти ладони тело мое гладили и грудь сжимали в воде.
– Вы… ты…
– Молчи!
Рычанием, но тихим и едва слышным, и пальцы все сильнее мнут ребра, а губы трутся о шею шумно мой запах втягивает, вызывая табун мурашек.
– Все. Все целы вроде. Ты чего, князь, в девку вцепился, отпусти. Целы все, говорю. Подсчитал всех. Проскочили без потерь. Пару ожогов у воинов. Пелагея, ведьма старая, мази с собой дала, сказала – за тобой в топи в этот раз не пойдет. Может, она предала и путь выдала? С нее станется, гадина косматая.
Руки, сжимающие мое тело, разжались и, подхватив под мышки, спустили на землю. Глаза все еще слезились от разъедающего их дыма, но я всматривалась в мужественное идеальное лицо князя, поросшее длинной щетиной, и снова ощущала, как сердце то замедляет свой стук, то ускоряет. И внутри все стонет и тянет от мысли, что он касался, он тело опутывал колдовскими пальцами. Он ласкал.
– Она слишком за шкуру свою боится, знает, что кара страшной будет. Не рискнула б Пелагея.
– Мракомир мог всех благ наобещать, тварь подлючая. Никогда он еще так близко к нашим землям не рыскал. Ты цел?
– Так. Пара царапин. Некогда рассиживаться.
– Ох. Ты ж батюшки. Пара царапин, говоришь?
Повернулся спиной ко мне, и я глаза широко распахнула и втянула воздух.
– Тихо, я сказал. Не причитай. Неси новую одежду.
Его спина превратилась в кровавое месиво. Следы, как от огромных когтей, разорвавших плоть князя до мяса. Вспомнила, как придавил всем телом к холке коня, и нахмурилась – собой от огненных пастей мрако-псов закрыл?
– Что уставилась, человечка? Глаза опусти и не смей на воеводу пялиться. Не то я те зеньки сам повыкалываю и откуп Лиху отдам.
– Оставь, Врожка. Не пугай понапрасну. Ступай к женщинам, рабыня.
Я не сдвинулась с места.
– Чего стоишь? Сказано, вали отседова. Уставилась она. На смотрины разрешение получить надобно. А ну пошла прочь!
Мерзкий карлик хлыстом замахнулся, а князь за другой конец выдернул хлыст и Врожку за шиворот в воздух поднял.
– Я приказ отдавал хлыстом махать?
– Так пялится она. Не слушается.
– То не твоя проблема, шут. Знай свое место подле моих ног и нос не в свое не суй.
– Горе нам от нее будет. Беда. Не надобно вам вот так общаться. Владыка прознает и…
– Не лезь. Просто не лезь в это, и все.
Я осмелилась сделать шаг вперед, и в то же мгновение Ниян на меня посмотрел, и я задохнулась от ужаса, когда передо мной огонь вспыхнул стеной от взгляда его.
– Сказали тебе – прочь пошла, значит, пошла!
– Я… я могу раны смазать. А он… он пока другим поможет.
Врожка быстро закачал отрицательно башкой своей непропорционально большой. И в тот же момент пальцы князя разжались, и тот кубарем покатился по траве ярко-зеленой.
– Давай мажь. А ты иди посмотри, что там другие расселись. Скажи, дальше двигаемся.
Языки пламени вниз спустились и вроде, как и погасли, но в траве крутились мелкими змейками, я когда ступила, они в разные стороны рассыпались, уступая дорогу. Подошла сзади, а у самой тошнота к горлу от ран его подступает и трясет всю от страха, что, если не смогу, он меня вот так испепелит в две секунды. Угольки одни останутся.
– Большой вы очень, князь. Сели бы куда. Я не достаю.
Сел на поваленное бревно, спиной ко мне. Ноги раздвинул и вытянул вперед, а я смотрю на расплавленные голенища сапог, и снова внутри все дрожать начинает.
– Ты чего там замерла? Если не знаешь – что делать, вон пойди.
– Там… там все в кожу вплавилось. Мне бы воды набрать. Отмочить от ран, повытаскивать куски. Божеее, они так глубоко.
И со свистом воздух втянула, когда он рубаху через голову стянул. Перед глазами потемнело от понимания – какую боль только что испытал. По спине князя потекла кровь тонкими струйками.
– Рубахой оботри и мажь дальше.
Мазь на пальцы набрала, а она из темно-зеленой вдруг стала на глазах изумрудной, я вздрогнула и баночку выронила в траву, и так и застыла.
«Если змеевицу водную багряную растолочь в водице, ее яд рану затянет, а так нет спасенья от когтей мрако-псов, загниют раны у тебя на глазах». От звука старческого голоса бабки Пелагеи, который в ушах зашелестел, вся кожа покрылась мурашками. А рытвины кровавые на спине мужской становятся все глубже, словно разъедать их что-то продолжает.
– Мне воды совсем немного надо. Рубаху смочить.
– Давай, только быстрее. – не стонет, но я слышу, что с трудом каждое слово дается.
Я к озеру бросилась, едва сандалии скинула и в воду зашла, как увидела – по дну вьюном цветы красные ползут, на кораллы морские похожи, лепестки тугие мелкие на чешую похожи, и я, наклонившись к воде, цветок пальцами взяла, а он вдруг шипами прямо в кожу впился.
– Быстрее, смертная… быстрее, черт бы тебя побрал.
Я быстро надергала алых чешуйчатых головок и мазь зеленую из банки выковыряла – она с шипением в воду шлепнулась, а я цветы пальцами давлю, и они мне до крови колют руки. Сок вместе с кровью выжимается в банку, густеет на глазах, становится вязким. На негнущихся ногах вернулась к князю, а самой страшно и понятия не имею, что наделала. Только внутри уверенность, что все правильно, что поможет мазь из змеевицы.
Я осторожно, зажмурившись, на рану намазала.
– Ты что ее нагрела?
– Неет, – боязливо головой отрицательно закачала.
Повела по длинным следам от когтей очень осторожно, а у самой руки дружат, там на его коже по всей спине дракон нарисован или выжжен. Нет, не красиво, не так, как татуировки набивают, а словно кто-то наживую выжигал на нем эту тварь.
– Ты что-то делаешь или уснула?
– Я осторожно, чтоб больно не было.
Голову резко в бок повернул, и мне профиль его точеный видно. Длинные тонкие косички с кольцами по плечам змеятся, и едва отросшие волосы над мочкой уха не скрывают черную татуировку – какие-то иероглифы мне неизвестные. Скула, как художником нарисована. Веки опустил, и ресницы тень на щеки бросают.
– Боль – это жизнь, смертная. Если больно, значит, не сдохла еще. Боли радоваться надо.
– Зачем делать больно, если можно осторожно, если можно от нее избавить.
От мази на глазах раны затягиваются, а я вниз веду к пояснице и поясу штанов. Спина у него очень сильная, широкая с бугрящимися под смуглой кожей мышцами, они так и перекатываются под моими ладонями.
– Зачем врага от боли избавлять?
– Вы меня закрыли от псов. Я знаю. Это из-за меня раны…
Резко на ноги вскочил и выбил мазь у меня из рук.
В глазах языки пламени дергаются, и брови ровные на переносице сошлись.
– К девкам иди. Хватит дурью маяться, вы, смертные, ни на что не годные, кроме как подыхать под навскими владыками, раскинув ноги в стороны.
А я на его голый торс смотрю, и дышать становится нечем, кожа лоснится от бликов разведенного невдалеке костра, мощное тело, напряженное, жилистое. Каждая мышца рельефно прорисована, на груди все те-же иероглифы и какой-то орнамент там, где ребра. Он дышит, а его живот плоский то поднимается, то опадает с тонкой полоской волос, убегающей за пояс узких штанов. Подняла взгляд на его лицо, и щеки полыхают от того, что осмелилась нагло рассматривать, с глазами князя встретилась, и в горле пересохло с такой силой, что я даже сглотнуть не смогла. На меня еще никогда так не смотрели, мне показалось, что от этого взгляда я сама плавлюсь изнутри, горю. Голод в глазах его первобытный, мужской или плотоядный – я так и не поняла, но от этих завораживающих змеиных глаз все тело задрожало, и волны невозможного удовольствия по нему растекаются, и соски снова сжимаются в тугие узлы, и хочется, чтоб снова их трогал… как там в воде.
– Врожка! – рявкнул так, что воздух задрожал и уши заболели, – почему простоволосая ходит и лицо не закрашено?
Врожка как из-под земли появился, то на меня смотрит, то на барина своего.
– Так обтерлось. Прыгали-скакали. А краску наносить некому. Пелагеи нет.
– Накидку ей найди самую грязную и засаленную, волосы сажей обмажь. Пусть их спрячет и лицо капюшоном закроет. С Таиром в конце самом поедет. Что у других с лицами?
– Я не проверял, барин. Но могу проверить.
– Проверь. Как к границе приблизимся, чтоб не пялились на девок стражи лесные. Повозки нет с нами. Одноглазый ошалеет, черт наглый, и начнет требовать, кого не положено.
– А кого не положено? – округлил глаза Врожка. – По правилам любую забрать может.
Князь сверкнул глазами, и шут скукожился весь, подобрался.
– Изыди, Врож, не зли. Не то в довесок с откупом пойдешь. Рубаху мне найди чистую.
Врожка меня за руку схватил и как раз за собой потащил, как вдруг стал словно в землю вкопанный.
– Чтоб меня черви навские живым обгладывали!
– Что такое?
– Ваши раны….
– Что с ними? Гниют?
– Нет… то есть их нету.
Я сама от удивления замерла – вся спина воеводы чистая, словно и раны ни одной на ней не было никогда. Только дракон уродливый крыльями колышет, когда князь напрягается или руками шевелит.
– Пелагея зелье, значит, новое состряпала.
– Нет. Зелье то же, что и всегда. Я спрашивал, когда брал. Да и что сучка старая уже может наварить, все одно и то же веками. Черное колдовство вне закона, а белым она и так промышляет.
Они друг на друга посмотрели, а потом на меня.
– Та нет. Смертная – она бесполезная. О мире нашем вряд ли представление имеет.
Я медленно выдохнула и стараюсь на склянку с красной мазью не смотреть, чтоб и они не увидели. И самой страшно – откуда знаю все это, или кто в уши нашептывает. Проклятое место. Не знаю, что с ним не так, и все страшнее становится и тревожнее.
Дальше Врожка распорядился, чтоб воины нас везли каждый в своем седле. Я теперь с кем-то другим сидела, от него пахло невкусно и неприятно, и руки меня держали иначе совсем, локтем давили к себе, как неживую. Словно трогать запрещено было ладонями. Я взглядом князя поискала, и когда нашла, пальцы сами сжались в кулаки – с ним Забава теперь ехала впереди, я по накидке узнала – она у нее цветами расшитая, как она сказала – мамки да няньки к ритуалу великому ее готовили. Она одна предназначена Вию. Я даже забыла про Вия этого, одно имя в дрожь бросает и Гоголевские повести напоминает. Только сейчас не от ужаса все тело напряжением сковало. А у меня только одно в голове пульсирует – а князь девку эту черноволосую тоже ладонями держит или локтем? Трогает ли ее длинными пальцами?
Я голову вскинула, чтобы увидеть, где он, как меня тут же сильно сдавили под ребрами, чтоб не смотрела вперед, а только на седло. Когда мы ждали воинов, одна из девушек сказала, что в Лихолесе нельзя никуда смотреть, только в землю или себе на руки. Нельзя с лихим взглядом встречаться, и лицо держать надо закрытым. Но никто не знал, кого и как Лихо выбирает себе, и почему.
В лесу все так же воняло серой и торфом, и я смотрела перед собой на землю, где то тут, то там вспыхивали огоньки. Словно лампочки или гирлянды – страшно и красиво одновременно. Потом я пойму, что они дорогу воинам показывают, ведут в логово Лиха у самой границы, а может, и заманивают в самую топь. По мере того, как продвигались все дальше, ветер становился все сильнее, несколько раз капюшон мне с головы содрал и факелы в руках воинов гасил. Пока заново разжигали, мне казалось, что ветер материализуется в ледяные веревки и по телу моему шарит. Невольно голову вскинула и от ужаса чуть не заорала, но в горло воздух ледяной забился, и я зажмурилась, не зная каким образом вспоминая Отче наш и дрожа от невыносимого холода и панического страха. То, что я увидела… это не могло быть правдой, не могло быть по-настоящему. Я такого даже в самых диких кошмарах не видела. На стволах деревьев трупы развешаны, они вросли в сами растения плотью, и из них ветки торчат, где из глаз, где изо рта, и листва прямо внутри тел копошится.
«Господи… господи, можно я проснусь, пожалуйстаааа…»
«Голову закрой, держи капюшон руками и смотри только в землю, смертная, и молиться не потребуется. Не в сказку попала, а в саму преисподнюю, если не хочешь вот так же деревьями прорасти, делай, что говорю».
Когда последний раз факелы погасли, воины стали на месте, как вкопанные. Издалека из самой чащи, как из тоннеля, показался светящийся круг, как отсвет гигантского фонаря. Я старалась не смотреть, но оно само тянуло голову вскинуть, тянуло глянуть, аж затылок сводило и спину пекло.
– Приветствую тебя, князь Ниян, Воевода и дозорный Навских границ.
Голос мерзкий, завывающий словно ветер и дребезжащий, как скрип старых веток.
– И тебе в пыль не рассыпаться, царь Лиходей.
– Язвишь?
– Матерь всея ветров меня упаси. Только искренние пожелания.
Слышу, что он улыбается. Не знаю почему, но я в этом уверена. Улыбку представила белозубую, наглую, и пальцы сильнее края капюшона сжали.
– Времени нет у меня лясы точить с тобой, князь. Иди куда шел, только выкуп мне отдай и убирайся.
– Не больно ты гостеприимен. Поди Мракомира радушнее принимал.
Вихрь по деревьям пронесся, и листва словно зашепталась, заставляя обомлеть и задержать дыхание, чтоб справиться с дрожью во всем теле. Злится Лихо, это даже я, ничего не знающая, всем телом чувствую.
– Не твое дело, Аспид. Выкуп отдавай и катись, пока я законы не нарушил и не потрепал твое войско.
– Мое войско трепки гнилых деревянных истуканов не боится, но я и есть закон Нави, не забывай, царь. Поэтому выбирай и лишнего не шелести, не то я могу принять вызов.
– Я давно выбрал.
Надтреснутый голос задребезжал иными нотками, словно в предвкушении.
– Даже так? Шустрый ты. Не зря мне казалось, ты нас от самого моста сгоревшего ведешь. И кого возжелал Царь Леса?
– Ту, что пахнет цветами подводными и волосы цвета неба имеет. Ту, что спрятал от глаз моих в самом конце под плащом грязным и думал, я красоты ее не увижу.
В эту секунду шелестеть перестали даже листья, и ветер прекратился. Теперь я слышала только гулкие удары своего сердца. И вдруг от боли дернулась – под мокрым бинтом, которым я кольцо еще в своем мире заматывала и прятала от всех, словно иглы в палец впились.
- Writer
