Храм детства

Глава XIII

XIII

Утром среды у меня уже не было никакой уверенности в том, что девочка мне не приснилась. Уж очень причудливый вышел разговор. Да, впрочем, мне не до того было: первую половину дня я провёл на производстве, где наши мастера проворно стряпали «избу» и «княжеский терем». Требовалось только следить за качеством и точным соответствием реального продукта эскизам. Пару раз я побранился с Михалычем, старшим мастером, но работа меня захватила. Решив, наконец, что пора и честь знать, что не нужно целый день стоять у людей над душой и нервировать их своим присутствием, я из цеха перешёл в маленькую каморку офиса — и только тут заметил несколько пропущенных вызовов на своём мобильном телефоне, все — с одного и того же незнакомого номера.

Нехотя я перезвонил — и с немалым удивлением услышал в трубке робкий голос:

— Здравствуйте. Это Мила, из девятой школы…

— Мила Петровна! — воскликнул я.

Вот так сюрприз! То прячется от меня, а то сама набирает номер.

— Мне нужно бы поговорить с вами, Дмитрий Сергеевич… У вас будет сегодня полчаса свободных?

Я заглянул в свой ежедневник и обнаружил, что не только полчаса, а часа два смогу найти. Мы договорились встретиться на школьном дворе.

Девушка уже ждала меня. Села на пассажирское сиденье — и молчала.

— Я очень внимательно слушаю вас, — подбодрил я её, тут же почувствовав, как прохладно и официозно звучит моё ободрение.

— Да… Дмитрий Сергеевич, я… не могу здесь! На нас все тут смотрят. Я знаю, что ребята смотрят на ваш автомобиль, но при этом они видят в нём «училку английского». Им и без того уже будет тема для разговоров на неделю. Я вас не виню, не подумайте…

Вместо ответа я тронулся с места и за десять минут доехал до старого парка с прудами и заброшенной церковью святых Петра и Павла. Настоящая глушь. Остановился и повернулся к своей собеседнице.

— Так лучше?

— Да, спасибо…

— О чём вы хотели поговорить?

— Об эскизах, то есть… — девушка перебирала пальцы левой ладони правой.

— Вы знаете, что ваша директриса собирается отказаться от часовни? Очень, мол, клерикально.

— Как, — беспомощно спросила учительница. — Разве проект не утверждён?

— Я тоже её об этом спросил. Не проект, а смета. Утверждена, ЦОФом. Ответила, что с управляющим советом школы ещё ничего не согласовано, а в нём — родители, которые не переваривают попов… Мила Петровна, скажите мне честно: не было это всё ловушкой? Откажется директриса — будет выглядеть ретроградкой и консервативной дурой, согласится — подставит себя под критику родителей?

Девушка подняла голову и долго, пристально смотрела мне в глаза.

— Вы в самом деле думаете, что я такое могла бы сделать?

— Я думаю, что вы способны были бы, то есть… у вас хватило бы смекалки, — признался я. — Но, если честно, то…

— Так? Смелей, пожалуйста!

— Нет, я… так не думаю. Хотя… дело-то, впрочем, обыкновенное, то есть… ну, наверное, так частенько поступают…

— Дмитрий Сергеевич! Услышьте меня, пожалуйста: никогда не было у меня такой мысли! Ни сном, ни духом я в ней не повинна!

— Хорошо, хорошо, — вконец потерялся я. — Да, в самом деле… Тьфу ты, чёрт! Ну, зачем… Извините.

Немного мы помолчали.

— Так об эскизах, — сказал я усталым голосом. — Об эскизах и говорить нечего: сегодня утром приступили. «Часовню» пока делать не станем. Вносить изменения уже поздно. — Скосив глаза на неё, я увидел, что девушка прикусила нижнюю губу. С шумом выдохнула:

— У меня плохо получается врать, Дмитрий Сергеевич, правда? — она повернулась ко мне, и — вот чудо — словно слезинка блеснула в её глазах. — Совсем не об эскизах я хотела поговорить и отрываю вас ради этого от вашей работы. А повод такой незначительный, что вам будет смешно. Моя сестра утром сказала мне…

Сердце у меня застучало сильней обычного.

— …Что вы — неплохой человек. Поверьте, что в её устах это очень высокая оценка. Я одно не могу взять в толк: почему ей пришло в голову сказать это именно сегодня утром, и с чего она вообще взяла…

— …Что я неплохой человек? — улыбнулся я (улыбнуться-то улыбнулся, а сердце стучало). — Ну, например, потому, что вчера ночью со мной говорила. Хотя я не уверен…

— Бог мой, так вы её видели, всё-таки! — вскричала девушка почти с ужасом.

— Д-да… Не знаю… — Мне стало легче после своего «да». — Я видел девочку, очень на вас похожую, только до сих пор не уверен, не приснилась ли она мне…

— Говорите! Говорите!

— А говорить, собственно, нечего. Я заснул в машине под вашими окнами…

— Я вас видела.

Сказав это, Мила вдруг густо покраснела.

— Что же вы мне не открыли, когда я стучал? — наивно удивился я. И тут же прикусил язык: — Глупый вопрос: с какой стати вы должны были открывать чужому человеку, и вообще это было верхом бестактности — так вот к вам заявиться…

— Нет, дело не в этом, уважаемый Дмитрий Сергеевич! Это, наверное, я проявила верх бестактности — ну, извините, ради Бога! Я не о том. Алиса за завтраком обронила несколько намёков — и от этих намёков я была сама не своя…

— Мне тоже стало не по себе, когда я увидел, что в машине сидит незнакомая девочка, — заторопился я, — и очень надеюсь, что никогда, никогда ей не придёт в голову с кем-нибудь ещё раз повторить этот фокус, поэтому, Мила Петровна…

— Почему вы её называете девочкой? — вдруг перебила меня учительница.

Я разинул рот.

— А… сколько ей?

— Семнадцать. Почти восемнадцать. Вы не разглядели?

— Ночью все кошки серы, — отшутился я.

— Да, да, понятно… но Алиса — точно не серая кошка!

— Я заметил, — протянул я.

— Значит, она показалась вам…

— …Немного не в себе? Не знаю, Мила Петровна. Бестактный вопрос, но… нет, — с некоторым удивлением даже для себя признался я. — Уж скорее слишком умна, чем наоборот. Хотя, да, было жутковато.

— Она напугала вас?

— Ну, самую малость: сообщением про ауру и всякие огоньки, — я ухмыльнулся.

— Алиса — очень, очень особенный человек, Дмитрий Сергеевич, и мне очень жаль…

— Почему она себе выдумала другую фамилию? — вдруг пришло мне в голову. — Она часто выдумывает?

Мила примолкла, поражённая. Наконец, ответила:

— Потому что у неё на самом деле другая фамилия.

— У вас разные матери?

— Нет, одна и та же, просто я — Миронова, а она — Стейн. Через игрек. Мама так захотела.

— Какая интересная фамилия была у вашей мамы… Пардон? — вдруг сообразил я. — Через игрек? Не через «и-краткое»?

— В русских документах, конечно, через «и-краткое» писали.

— Да вы — целый сундук с загадками! Вы… поэтому учительницей английского стали? — смекнул я.

— Да. Хотя я не билингв. Мама говорила с нами по-английски, и я всё понимала, очень хорошо, но сама говорить стеснялась. Я всегда себя считала русской, мне неудобно было… не быть русской. А потом ещё школа, где мне внушали, что чудовищная фонетика и средневековые конструкции нашей учительницы — это и есть настоящий английский, и я верила, дурёха, представьте себе! Алиса — та никогда не была такой наивной, она очень быстро впитала в себя язык, и она говорит замечательно на том и на другом — но она, вообще, не так часто разговаривает со мной…

— Как звали вашу маму?

— Элси. Элизабет, то есть. Мы всегда звали Элси. «Лиз» и «Лизбет» она страшно не любила, имя «Бетти» тоже не переваривала.

— А отца?

— Пётр Михайлович.

— Пётр Михайлович, вашу мать!!. — вскричал я, не помня себя от изумления, и хлопнул себя по коленке. Мила открыла рот. Слабо улыбнулась.

— Что это вы так?

— Потому что их обоих тогда медведь задрал или кто, моего батю и вашего, по дороге из Костромы в Шую, вот почему!

Я отлично помнил Петра Михайловича: двухметровый мужик, бородища лопатой, косая сажень в плечах, он для моего отца был одним из главных поставщиков леса, а сам мотался по всей стране, от Архангельска до Находки. Иначе как Петром Михалычем отец его не называл, оттого фамилия Миронов мне вначале ничего не сказала.

Мила коснулась рукой левой стороны груди, заметно побледнев.

— У вас мировой был батяня, — глухо проговорил я. — Когда к нам домой заходил, мне протягивал два пальца всегда. Дескать, мал ишшо, чтобы тебе всю пятерню давать. И усмехался этак в бороду… У него и два-то пальца были, как у других ладонь… — Чувствуя, что тему нужно немедленно сменить, я торопливо продолжил:

— Вчера Римма Марковна начала мне рассказывать всякие гадости про вас и про вашу сестру. Будто, мол, вы за неё ЕГЭ написали…

— Написала.

Я глянул на Милу: лицо серьёзное, взгляд строгий.

— Да? Ну и что? Написали, значит, были причины. Мила Петровна, очень вас прошу, будьте осторожней! Вы такая прямая и такая… наивная? — нет, не то слово. Вы наверняка знаете, как устроена жизнь — не девочка ведь вы! — а всё равно идёте против течения. Вы не боитесь Савельевой, а таких людей нужно бояться. Я знаю этот тип руководителя, видел несколько раз. Они не очень умны, но чутьё у них, как у охотничьего пса. И они ничего никому не прощают. Вас съедят…

— …И выплюнут косточки. Дмитрий Сергеевич, зачем вы мне это говорите? Неужели вы думаете, будто я очень держусь за место учительницы английского языка в девятой школе?

— Может быть, и не держитесь. Но я думаю, вы хороший учитель, и лучше, чтобы хороших было побольше, хоть это наивно звучит.

— Ай, что вы знаете про хороших учителей! По сравнению с сестрой я — дровосек.

(Я решил, что ослышался.)

— Да, — продолжил я, — после разговора с директрисой мне стало так неспокойно за вас… и за вашу сестру тоже, что…

— …Вы из-за этого решили приехать? — будто осветилась она изнутри. — Только из-за этого? Правда? О… Дмитрий Сергеевич, вот видите: называете меня хорошим педагогом, а я — никакой педагог, никакой психолог, а просто глупая, трусливая тётка! Я сидела там, за занавеской, и воображала себе про вас сотню разных мерзостей…

Я вдруг понял, что отчего-то сам краснею. Прямо как маков цвет.

— Ну, вы зря это всё, конечно, думали, — буркнул я, — и вовсе я вас не собирался тащить в ресторан, танцевать и ужинать, то есть… это не к тому я, что… да ладно уже! Хватит! Вы тридцатилетнего мужика в краску вогнали: не стыдно, Мила Петровна? (Я глянул на неё снова: она весело улыбалась.) Я к тому, что я хуже, чем вам кажется. Я тоже подозрителен, и душа-то у меня — того — мелкая. Вот, например, вчера ляпнула Савельева про вашу сестру какую-то ерунду…

— Что именно она сказала?

(«Какой быстрый переход от веселья к серьёзности!» — отметил я про себя.)

— Мол, занятия у неё хуже, чем проституция…

— Ах, вон как?! — Мила даже глаза сощурила от гнева.

— …А я, как последняя скотина, развесил уши, еду к вам и думаю: нет, конечно, не может быть, но если всё-таки, то надо предупредить, как благородному человеку и борцу за нравственность. Видали, каков я?

— Дмитрий Сергеевич! Вы — прекрасный человек, и, я вас заклинаю: затворите наглухо уши всему, что Римма Марковна и к-т-о б-ы т-а-м н-и б-ы-л будут рассказывать про Алису! Прошу вас! Если я вам хотя бы немного дорога…

— До… Чёрт побери, как с вами говорить сложно. Дороги, дороги. Это ни про что, поняли? Имейте в виду. А то снова будете стоять за занавеской и сочинять там себе…

— Я ведь уже повинилась. Спасибо: вы очень меня успокоили. Представьте себе: я, как заподозрила, что вы с ней разговаривали, вообразила, что у вас в отношении Алисы появятся намерения, что очень скоро вы разочаруетесь и тогда приложите все силы, чтобы нам как-нибудь отомстить. Вот вам! Довольны? Хороша я, по-вашему? Спасибо, и… прощайте на сегодня!

— Куда вы? — обалдел я.

— Домой.

— Я вас довезу. Что: нельзя?

— Нет, пожалуйста, только я не хотела злоупотреблять…

Мы тронулись с места.

— У вас роскошная машина, — призналась девушка.

— Да не такая уж и роскошная: Focus Cabrio, я его с пробегом взял, за пол-лимона, а он даже новенький всего за восемьсот рублей идёт.

— Ваша машина меня тоже отчасти настроила против вас. Это стереотип, но очень устойчивый, о том, что порядочный человек не будет ездить на дорогом автомобиле.

— Кто вам сказал, что я порядочный?

— Я уже сама вижу.

— Это я, может быть, только под вашим влиянием порядочный, — угрюмо пробормотал я. — А так-то я и в глаз могу, и в челюсть…

Мила улыбнулась и спорить не стала. Остаток пути мы проехали молча.

Остановившись у её дома, я повернулся к ней и, проглотив ком в горле, стеснённо, уставив глаза в пол, проговорил:

— Мила Петровна, очень прошу вас: будьте максимально осторожны! Вы с сестрой очень непохожи на всех, очень выделяетесь, даже не пытаясь выделяться, и это злит людей. Вы будто не в России живёте, а там, у себя, в Девоншире, и не догадываетесь, что ваш дом могут спалить, чтобы вместо него воткнуть магазин (она вздрогнула при этих словах), вас — опозорить, оклеветать в шпионаже в пользу Англии и всё на свете сделать с вами. Будьте осторожны! И, если вам потребуется моя помощь — мой телефон вы знаете. Я не священник, не врач, не адвокат и даже не олигарх, я просто торгаш-жирная-морда, но чем смогу…

— Я поняла. Позвольте вашу руку?

Я несколько удивлённо протянул ей свою руку, и Мила несильно, но с чувством её пожала.

«А всё же не пригласила домой, — с грустью подумал я, когда дверь за ней закрылась. — Ну, нечего, нечего. Всяк сверчок знай свой шесток. Айда чеши на работу, Ромео! Разговорами сыт не будешь».