Путь в Арьяварду

Главы XXIX - XXXI

Глава XXIX   Степь покрылась тонким снежным настом, окрасившим бескрайнюю равнину в белый цвет. Весело искрясь в лучах декабрьского солнца, к обеду снег кое-где подтаивал, обнажая участки пожелтевшей травы. Последняя немедленно становилась добычей коней армии Харода Йен Гу, выступившей в свой поход на запад.

    Всем, кто хоть что-нибудь знал о войне, замысел войны с Арьявардой казался сущим безумием: даже обросшим шерстью выносливым степным лошадкам путешествие на двести дневных переходов сулило небывалые трудности, в то время как длинноногие лошади Сунджина, как полагали многие, были обречены на гибель. Судьба же пехоты, которой предстояло осуществить беспрецедентный переход на невероятное расстояние, к тому же зимой, вызывала лишь многозначительное молчание. Ни лойанцы, ни ийанцы, являвшиеся отныне жителями объединённого княжества Шанцин, что в переводе означало «Мир и согласие», однако, не испытывали ни малейшего волнения за судьбы тех солдат, что ещё недавно приходились им братьями, сыновьями и мужьями.

    Объяснение подобному отношению, несомненно, имелось. Участники битвы в Кривом ущелье, попавшие под действие ядовитого дождя, вызванного чарами злого волшебника Ды Ло, выжили, как то и обещал советник Сэ Мыл. Однако существование их постепенно превращалась в сплошную пытку – кровоточащие язвы, возникшие там, где обнажённой кожи коснулись капли падавшей с небес гадости, неуклонно увеличивались в размерах, причиняя раненым немыслимые страдания.

    Сэ Мыл, желая хоть как-то облегчить судьбу войска, составил тексты на языке, который сам называл невообразимо древним, и принудил воинов заучить их. Распевая эти гимны по нескольку раз в день – на утренней и вечерней поверках, а также во время привалов и даже на ходу, – пехотинцы вновь созданного княжества Шанцин не испытывали ни боли, ни усталости. Потребности их в еде, воде и отдыхе постепенно снижались, в то время как облик всё менее и менее напоминал человеческий.

    Князь Харод, с ужасом осознававший, что является одним из немногих здоровых людей в армии, уверенно двигающейся к Магасакру, предполагал, что в будущем станет свидетелем ещё более диковинных чудес, источником которых вновь выступит первый советник, день ото дня казавшийся ему всё более зловещим. Желая собрать вокруг себя всех, кто ещё независим от Сэ Мыла и готов безоговорочно выполнять его приказы, он не скупился на присвоение званий и выдачу офицерских жетонов; значительные ассигнования выделил князь на поиски всех сколько-нибудь значимых колдунов на подвластной территории и за её пределами. Несмотря ни на что, эти поиски дали лишь весьма скромные результаты: найти хоть кого-нибудь, способного на большее, нежели гадание на внутренностях, наведение порчи и повышение удоев молока у коров, не посчастливилось. Харод, помня о предсказаниях, данных ему Ды Ло, тяготился недобрыми предчувствиями. 

    Благодаря отлично организованной разведке, шанцинская армия продвигалась вперёд по кратчайшим и наиболее удобным путям, счастливо избегая засад и всех тех многочисленных затруднений, что обычно поджидают крупное войско в походе. Множество конных разъездов, возглавляемых, по настоятельному требованию князя, людьми, в чьей крови не содержалось отравы, двигались перед фронтом армии на расстоянии от одного до нескольких дневных переходов. Поддерживая связь между собой и с основными силами при помощи условных сигналов и связных, эти небольшие патрули на данный момент несли на себе основную тяжесть войны – большинство мелких стычек, возникавших с племенами, пребывавшими в вассальной зависимости от арья, выпадали именно на их долю. Встретившись с противником, им предписывалось немедленно атаковать того – как с целью захвата пленных, так и по причине необходимости устранять всех свидетелей. Тайна, глухая и тревожная, должна была по возможности окутывать западный поход.

    В кавалерии в кратчайшие сроки возникла целая группа одарённых командиров, быстро впитавших правила, по которым ведётся манёвренная война в степи, и с успехом претворявших в реальность самые смелые тактические замыслы. Одним из таких командиров стал сотник Пил Сы, бывший десятник лойанской армии, ещё недавно находившийся в подземных застенках Цзуёна. Внешность его, изуродованная пытками, производила устрашающее впечатление на подчинённых; характер Пил Сы, необычайно желчный и суровый, выражался в краткости отданных им приказов, всегда точных и продуманных, и в примерной строгости, с которой наказывались виновные. Трусость и нерадивость во вверенной сотне он искоренил при помощи нескольких экзекуций; эти качества сменились рвением, доходящим до фанатизма. Командование, заметив очевидный талант этого командира, всегда выдвигало его на тот участок, где встреча с противником представлялась наиболее вероятной.

    В день, когда позади остался ровно двадцать один переход, Пил Сы находился в одном из двух десятков, что двигались на острие сотни. Ещё четыре располагались на флангах и два – в резерве, почти на пределе видимости. Столкнувшись с превосходящими силами арья, они всегда могли отступить, поманив врага возможностью лёгкой победы, и увлечь в «мешок», чтобы окружить и уничтожить.

    Устав от скачки, длившейся с самого утра, Пил Сы сгорбился в седле; вслед за остальными всадниками, он взобрался на небольшой холм. Пока люди озирались вокруг, выискивая следы вражеских войск, их лошади решили воспользоваться счастливой возможностью и, разгребая копытами снег, начали жевать траву – скудная пища, учитывая тот тяжкий труд, который приходилось выполнять животным.

    - Вижу человека! – Один из конников вытянул руку, указывая куда-то вперёд. Пил Сы, напрягая зрение единственного глаза, всматривался в бледную пустошь, пока не увидел небольшую чёрную точку, которая, как он полагал, вполне могла оказаться и кустом, и большим камнем. Тем не менее, он кивнул, и десятник Цог, присвистнув, поскакал вперёд, увлекая за собой подчинённых. Второй десяток, к которому присоединился и Пил Сы, двигался со значительно меньшей скоростью, одновременно смещаясь влево, чтобы при необходимости выйти во фланг и тыл противнику, если тот вздумает атаковать.

    В течение нескольких минут расстояние между ними и тем, что казалось фигурой верхового, быстро сокращалось, однако Пил Сы не мог с уверенностью заключить, что речь всё-таки идёт о бродяге, каким-то чудом забравшемся в степь. Тем не менее, то действительно оказался конник – одетый в длинную куртку из сыромятной кожи на меху, которые обычно носят арья в зимнее время года, и остроконечный башлык, он спокойно, ничуть не опасаясь, двигался навстречу тому, что вскоре обещало стать его смертью.

    Когда передовой десяток отделяло от странного всадника не более сотни шагов, шанцинцы перешли на галоп. Те из них, что выросли на границе со степью и являлись не худшими наездниками, чем арья, достали луки и положили стрелы на тетивы, управляя лошадьми исключительно движениями ног. Однако тот, навстречу кому они скакали, казалось, не замечал их, словно уснул. Пил Сы не исключал последнего, так как сам неоднократно становился свидетелем подобного – его подчинённые порой спали на марше с широко открытыми глазами, – но всё-таки, обязанный всегда подозревать подвох, он старался сохранять предельную осторожность.

    Глядя направо, Пил Сы видел, как первый десяток окружает одинокого конника, в то время как бойцы второго описывали широкий полукруг, выходя в тыл остальным арья, если те скрывались где-то за спиной своего приятеля, возможно, в незамеченном издалека овраге или где-либо ещё. Вскоре сотник услышал, как его зовут – раздался резкий окрик десятника Цога, возвещавший о том, что опасности нет и необходимо присутствие командира. Снедаемый любопытством, он покрепче обхватил ногами бока своей лошадки и поскакал туда, где шёл допрос арья.

    Их пленный пребывал в полном сознании, когда Пил Сы приблизился к нему, однако свежие ссадины на лице свидетельствовали о том, что не обошлось без нескольких увесистых тумаков и затрещин. Арья стоял, спешенный, в то время как его лошадь держали в поводу, и отвечал на вопросы Цога, остававшегося в седле. Несмотря на небольшой рост, десятник имел возможность смотреть свысока, что давало ему дополнительное моральное преимущество в противостоянии, целью которого было сломить волю оппонента.

    Пил Сы решил не вмешиваться и, находясь поблизости, слушал диалог, с каждой новой фразой вызывавший всё большую уверенность, что речь идёт о слабоумном, а не о шпионе. Арья отправился из Магасакра более полутора месяцев назад, загнал не менее полудюжины коней – и всё ради того, чтобы как можно скорее покинуть родные земли, в которых ещё недавно пользовался большим уважением и обладал значительной властью. Пил Сы с любопытством присмотрелся к нему – по сравнению с представителями жёлтой расы, составлявшей подавляющее большинство обитателей Сунджинской империи, пленник казался очень бледным. Молодой, физически очень сильный человек, зеленоглазый и русоволосый, он весьма походил на князя Харода и его родственников, хотя глаза его, казалось, обладали узким разрезом и прятались за широкими, грубыми скулами.

    Беглец этот, по его словам, несомненно, сильно исковерканным толмачом, занимал высокую должность при дворе царя Манугира, однако был изгнан могучим недоброжелателем, теперь имевшим на правителя арья безграничное влияние. Звали того Нишм и происходил он из далёкой южной страны под названием Аккад. Сам же арья именовал себя Сампаумом и являлся жрецом бога Солнца, чей культ теперь переживал не лучшие времена. Несмотря на то, что Сампаум производил впечатление совершенно бестолкового человека, именно это его качество, а также былой высокий статус могли оказаться незаменимыми, если бы он согласился сотрудничать с шанцинцами. Казалось, впрочем, арья даже не осознаёт, что попал в плен к тем, кто представляет собой авангард огромной армии, стремящейся вторгнуться в Арьяварду.

    Пил Сы наклонился вперёд и задумчиво погладил свою лошадь по шее. Та радостно всхрапнула, изо рта у неё вырвался пар.

    - Ты жрец? – недоверчиво переспросил он Сампаума. Говор свой он уподоблял простолюдинам, чтобы создать о себе ложное впечатление, сам же внимательно наблюдал за реакцией пленного. Дождавшись утвердительного ответа, сотник тут же потребовал доказательств.

    - Все жрецы – колдуны. Ты говоришь, ты был великий жрец, жил с царём во дворце. Покажи нам магию!

    Говоря так, Пил Сы угрожающе положил ладонь на рукоять короткого бронзового меча. В ответ Сампаум что-то залопотал, явно оправдываясь, и шанцинский командир, напустив на лицо высокомерное выражение, обычно посещающее всех облечённых властью недалёких людей, недовольно отмахнулся. Поддав пятками в бока лошади, он двинулся прямо на Сампаума, словно желая растоптать того. Однако что-то остановило сотника – вспышка, сопутствующая обычно удару в голову, и красная пелена, словно от стекающей на глаза крови. Лошадь его дико заржала и встала на дыбы, перебирая копытами в воздухе. Ещё чуть-чуть – и Сампаум упал бы наземь с разбитой головой или же его разрубили бы на куски, однако Пил Сы единственным окриком навёл порядок среди своих подчинённых. Наваждение прошло, и он вновь видел перед собой жреца арья, в зелёно-карих глазах которого читалась насмешка.

    - Этот колдун умеет творить иллюзии, – потрясённо сказал сотник. В мозгу его бешено закрутились мысли: возможно, Сампаум являлся тем, кого уже долгое время и без какого-либо успеха разыскивал князь Харод.

    - Цог! – Десятник, ударив древком копья о круглый щит, дал ответ, обычно переводившийся как: «Готов сражаться, господин!».

    - Это важный пленник. Я возьму второй десяток, чтобы доставить его в расположение наших войск – всех одновременно он точно не сумеет околдовать. Вскоре тебя нагонит десяток из резерва, так что ты не будешь одинок. Помни: ты командуешь сотней в моё отсутствие.

    - Э-о-о-й! – радостно воскликнул Цог.  – Буду держать белое покрывало степи чистым в ожидании тебя, сотник!

    Пил Сы обрадовало такое отношение к делу: произнося эти слова, Цог обещал, что кровь его воинов не коснётся снега, то есть он сумеет избежать глупых и необдуманных действий.

    Подняв на прощание копьё в воздух, сотник потряс им в воздухе. Воины первого десятка ответили ему слитным боевым кличем.

Глава XXX    Манугир, царь арья, откровенно хандрил. Лицо его, покрытое редкой растительностью, долженствующей скрыть угри, томилось скукой и бездельем. Восседая на эбеновом, украшенном золотом и хрусталём, троне, подаренном ему аккадцами, этот властительный юноша зябко кутался в соболиную мантию с малинового цвета атласным подбоем. Впрочем, от былой беззаботности не осталось и следа: черты лица заострились, а под глазами виднелись чёрные круги – следствие бессонных ночей. Полуночные часы он теперь обычно проводил в оргиях с многочисленными наложницами или же за занятиями хиромантией и астрологией, к которым пристрастил его Нишм.

    Придворные, подобострастно улыбаясь, толпились вокруг пламени, плясавшего в очаге; эти блюдолизы надеялись хоть как-то согреться, ведь уже наступила середина зимы, и трескучие морозы, по-январски лютые, являлись главной темой ведущихся вполголоса разговоров. Снегопад, длившийся более недели, завалил степь толстым слоем снега, в котором лошади увязали по самое брюхо. Обитатели огромной державы арья, спасаясь от морозов, скучились в городах; те же, что хранили верность заветам предков, требовавшим оставаться кочевниками, вынуждены были стойко терпеть те лишения, что обрушились на них благодаря немилости богов.

    Жизнь в степи остановилась, подобно тому, как вода замерзает в реках. Лишь немногие гонцы отваживались в такое время доставлять донесения, и один из них, явившийся с западных рубежей, сейчас стоял у огня.

    Манугир с нетерпением посмотрел на него: человек, ставший источником беспокойства, что охватило всех тех многочисленных бездельников, обычно собирающихся у царского стола, именуя себя советниками, прорицателями и вернейшими из слуг, внешне разительно отличался от них. Лицо, смазанное животным жиром во избежание обморожений, казалось пунцовым; выпирающие массивные скулы наводили на мысль о каменной глыбе, изъеденной дождями и источенной ветрами. Широкий в плечах, гонец был кривоног – отличительная черта всех тех, кто с раннего детства ездит верхом, – и длинные руки его, казалось, почти касались пола. Среди обступивших его людей, всю свою жизнь проводивших в разговорах о судьбах народов и о знамениях, ниспосланных богами, не имелось никого, кто не умащивал бы своё тело благовониями – и уж во всяком случае никого, кто ездил бы не в колеснице, а верхом, что, ввиду неблагоприятного влияния на осанку, считалось почти неприличным.

    Одежда гонца – мягкие сапоги, кожаные брюки и куртка – отличалась простым покроем; покрытая снегом, сейчас под воздействием тепла превращавшимся в воду, она сочилась маленькими ручейками, собиравшимися на полу в лужицы. От вестника разило конским потом, что принуждало наиболее благовоспитанных из придворных брезгливо морщить носы и отходить в сторонку.

    Манугир переменил позу и откашлялся, напоминая о том, что ему интересны результаты исследования, проводившегося сейчас его царедворцами. Старший из них, убелённый сединами Хордая, выступил вперёд, держа в руках то, что являлось предметом всеобщего изучения, и низко поклонился царю.

    - Стрела эта, несомненно, принадлежит властителю Сумрилы, Западного предела, те, кто видел её раньше – или же слышал от своих предков, – подтвердили подлинность. – Гладкая, льстивая речь Хордаи, тем не менее, принудила царя побелеть как полотно – ведь теперь факт угрозы, нависшей над западными границами царства, являлся несомненным.

    Манугир посмотрел в глаза гонцу, в которых отражалась та пустота, что являла собой, как утверждали, истинную сущность степи. Ощутив на себе внимательный взгляд правителя, кривоногий мужчина поклонился и, повинуясь быстрому движению бровей, заговорил. Речь его, тягучая и неказистая, с частыми паузами, в ходе которых вестник с запада, очевидно, подбирал наиболее правильные слова, звучала как настоящее оскорбление для утончённого слуха. Содержание же послания оказалось подобным ножу, медленно вонзаемому в сердце.

    - Меня зовут Манава, я сын Гнибхи. В степи действуют шайки повстанцев, возглавляемые разбойником, самозванцем по имени Асира. За последний месяц они сильно увеличились в числе и приблизились к стенам Сумрилы. Мой повелитель, Астрамун, отверг дерзкое предложение этого человека, более похожего обликом на дорру, подчиниться. Он сказал, что верен клятвам, данным своему царю, и никогда не откроет ворота тому, кто лжёт, будто он вернулся с того света.

    Сказав так, гонец умолк, почтительно склонившись в ожидании ответа.

    - Надо так понимать, что выйти в поле и сразиться с этим самозванцем у Астрамуна не хватило отваги? – поинтересовался Манугир.

    - Отряды, высланные навстречу мятежникам, были разбиты или перешли на их сторону, – ответил гонец. – Мы находимся в осаде и смиренно взываем к твоей мудрости и к твоему властительному копью, способному призвать тысячи и десятки тысяч воинов.

    Манугир недобро рассмеялся:

    - Астрамун распустил своих воинов – долгие годы они, ещё при моём отце, нарушали законы и предавались грабежу, вызывая недовольство простого люда и приезжих торговцев. Они давно уже отчаялись увидеть свет справедливости и согласны подчиниться даже призраку, именующему себя Асирой!

    Гонец, предчувствуя приближение бури, способной стоить ему жизни, напустил на лицо скорбное выражение.

    - Но я покараю мятежников, клянусь сейчас в этом перед вами и перед солнцем, ибо нет более тяжкого злодеяния, чем измена, и худшего греха, чем служба демонам загробного мира! – Манугир выпрямился и в драматичном жесте воздел к потолку свой золотой меч.

    Одобрительные возгласы придворных поддержали это заявление Манугира; гонец просиял и вновь поклонился.

    Царь спрятал меч в ножны и вновь сел.

    - Однако же сейчас нет ни малейшей возможности собрать войско и нанести по врагу тот сокрушительный удар, которого он заслуживает. – В глазах Манугира мелькнуло нечто злое, наводящее на мысль о готовящейся ужалить гадюке. – Мы выступим в поход весной, когда зазеленеет ковыла и коням будет, что есть.

    Манугир выждал паузу.

    - Возможно, впрочем, бунтовщики отступят от стен Сумрилы гораздо раньше, ведь стены этого города неприступны – если, разумеется, Астрамун не распродал их своим друзьям, – и голод, а с ним и холод – основательно проредят их ряды, а возможно, и покончат с восстанием.

    Всеобщий смех, начало которому положил сказитель Балаум, поначалу натужный, вскоре превратился в хохот.

    - Отведите вестника на кухню, пусть его до отвала накормят тушёной бараниной. Когда он выспится, соберите его в дорогу – этому человеку предстоит долгий обратный путь.

    Гонца спешно выпроводили из зала через боковую дверь, то и дело шутя и убеждая его в том, что всё разрешится наилучшим образом.

    Манугир, чьё лицо моментально стало серьёзным, обвёл придворных грозным взглядом:

    - Что здесь смешного? Вы ведёте себя, как паяцы в праздничный день!

    Советники его неловко заулыбались и смущённо расступились к стенам, где всегда имелась густая тень, в которой легко переждать монарший гнев.

    - Сунджинцы, ведомые колдуном Сэ Мылом, идут на нас с несметным войском с востока, в то время как на западе поднимается восстание, якобы возглавляемое воскресшим Асирой! По-вашему, это простое совпадение?

    Вопрос повис в воздухе; подобно пчеле, он был готов ужалить всякого, кто вступит с царём в полемику.

    Не дождавшись ответа, разгорячённый Манугир продолжал:

    - Где наш верховный жрец Нишм? Я немедля хочу видеть его – и получить все необходимые ответы!

    Распахнулась парадная дверь – легко, словно невесомая, несмотря на то, что даже приоткрыть её мог далеко не каждый. Взгляды придворных устремились к чётко очерченному проёму, пытаясь рассмотреть нового гостя. Первым в зал ворвался, однако, ледяной порыв ветра, принудивший людей поспешно запахнуться в одежды, и слепящий круговорот снежинок. Лишь когда дверь захлопнулась – будто бы сама или же движимая незримой силой, – оказалось возможным разглядеть вошедшего.

    На пороге стоял тот, кого только что призвал царь.

Глава XXXI    Нишм, одетый, как всегда, в белое – на сей раз на плечах его лежал просторный белый плащ на меху – обвёл присутствующих взором, от которого им стало неуютно.

    - Служитель Скарабея-Солнца, верный слуга справедливого Энлиля и своего господина, царя Арьяварды Манугира, явился на твой зов, о великий! – Бархатистый бас Нишма прокатился по залу, достигнув самых удалённых закутков. Золотой амулет в виде скарабея с лапами-лучами, висевший на груди у жреца – новый символ религии арья, – загадочно блеснул в свете огня.

    Нишм приблизился к очагу и вытянул руки, словно согреваясь.

    - Огонь войны разгорается, и полчища врагов стремятся к Магасакру, чтобы подвергнуть земли арья опустошению.

    С кончиков пальцев аккадца сорвались искры, синие, жёлтые и белые. Подобно осколкам разноцветного бутылочного стекла, легли они на языки пламени, и те яростно зашипели, словно их обильно полили водой. Поднявшийся вверх столб дыма, повинуясь движениям рук жреца, принял форму и размеры огромной картины – или гобелена, или окна. Меж располагавшихся по периметру зала зрителей пробежало едва слышное «ах!», как движется щёлканье костяшек домино, повторяя очертания фигуры, созданной рукой мастера.

    В дыму виднелись бесконечные колонны войск, идущие по безжизненной белой равнине. Солдаты, одетые в непривычного вида доспехи, подчинялись желтокожим офицерам с раскосыми глазами. Стяги, расшитые голубыми и лиловыми письменами, реяли над войском.

    - Это войско Харода Йен Гу, военачальника, покорившего княжество Лойан и сейчас желающего завоевать просторы степи, вплоть до Магасакра и Сумрилы!

    Лицо Манугира застыло.

    - Что ты можешь сделать, жрец Скарабея-Солнца? – Царь, говоря так, хлопнул рукой по подлокотнику, украшенному рельефными изображениями священных жуков.

    Нишм откинул капюшон со лба; его бритый, шароподобный череп украшали знаки, обладающие волшебной силой.

    - Я – лишь скромный советник, о владыка. Однако советы мои для слабого и неподготовленного разума, которым может обладать иной из твоих гостей, большей частью слетевшихся сюда для приятного времяпровождения в кругу облечённых властью, произведут негативный эффект, подобный тому, что сильное лекарство, принятое в увеличенных дозах, оказывает на больного.

    Жрец умолк, выжидающе глядя на царя, чьё лицо, отражая замешательство, сквозившее в беспорядочно блуждающем взоре, покрылось красными пятнами. По залу послышались шепотки; впрочем, никто не решился выступить против жреца, чьё влияние на правителя, опиравшееся на искушённость в магии и знание людской натуры, не вызывало сомнений.

    - Всем, кроме Нишма, выйти! – приказал, наконец, Манугир после паузы, длившейся несколько мгновений.

    Едва последний из придворных удалился, царь посмотрел на Нишма. Несмотря на то усилие воли, что от него требовалось, этот молодой и, по общему мнению, бесталанный властитель выдержал горящий взгляд чёрных глаз аккадца.

    - Желтокожих сунджинцев ведёт Харод, потомок дорру, пересёкших Льдистое море с запада на восток, человек, чуждый расе, к которой принадлежат его подданные…

    - И что ему нужно? Посетить дальних родственников? – язвительно перебил Манугир.

    Вопреки ожиданиям юного царя, аккадец рассмеялся.

    - Главарь бунтовщиков, осадивших Сумрилу, тоже дорру, это вне сомнения.

    Растерянность, овладевшая царём, очевидно, позабавила Нишма.

    - Думаю, однако, это лишь совпадение, так как подлинным вдохновителем западного похода сунджинцев является Сэ Мыл, советник князя, величайший из магов нашего времени.

    Нотка неуверенности, проскользнувшая в голосе Нишма, возбудила живой интерес царя.

    - Ты что-то знаешь об этом Сэ Мыле. Поделись со своим царём!

    Жрец склонил голову в поклоне, вероятно, более с целью скрыть выражение лица.

    - Человек этот, личность его и происхождение, даже внешность, как и источник волшебной силы, дающей ему ни с чем не сравнимое могущество – всё это является предметом досужих домыслов и сплетен в сунджинском княжестве Ийан вот уже много десятилетий, если не веков. Одни говорят, он демон, скрывающий своё подлинное обличье, другие – что он просто ловкий интриган, роль которого играют ближайшие родственники князей Йен Гу, чтобы дурачить и запугивать подданных.

    - А что скажешь ты? Ведь ты далеко не так глуп, как сунджинские сплетники.

    - Мой повелитель хвалит меня там, где я имею все основания испытывать стыд. – Нишм выдержал паузу. – Сэ Мыл убил нашего посла, одного из достойнейших жрецов Энлиля, посвящённого в сокровенные тайны магического искусства жреца восьмой ступени Огиша. Способ убийства, вне всякого сомнения, указывает на то, что гнуснейшие из порождений зла выполняют чёрную волю Сэ Мыла.

    На мгновение Нишм надул свои мясистые щёки, а затем выпустил воздух с забавным звуком – словно забыв, что стоит перед троном царя.

    - Ну, эх…

    - Да говори нормально! – почти заорал, возмущённый таким проявлением неуважения, Манугир. – Что ты тут чавкаешь да вздыхаешь?!

    Сказав так, он спохватился – Нишм, тем не менее, промолчал; лишь в глазах его вспыхнуло тёмное пламя, принудившее царя поникнуть плечами и отвести взгляд.

    - Зло ведёт Сэ Мыла, о величайший, Зло ему помогает, воскрешая призраков, Зло и станет причиной его падения. Свет Энлиля не в состоянии рассеять сгустившуюся Тьму, ведь корни её лежат в душах слишком многих арья – и она повсюду находит негласную поддержку, взращивающую новую нечисть.

    - Я так и знал, что ты ни на что не способен, – презрительно бросил Манугир. – Твой бог…

    - Наш бог! – возразил Нишм с решимостью, остудившей пыл царя. – Я знаю путь, который остановит воинство Тьмы, мой повелитель…

    - Говори же, не тяни, – нетерпеливо скомандовал Манугир после некоторой паузы.

    - Есть создания Ночи, что ненавидят других демонов – и пожирают тех, как злейших врагов, желая заслужить благословение владычицы загробного мира. Эреш-Ки-Гель – дорру, побывавшие в наших краях, почитают её под искажённым именем Хель, – приходится супругой Энлилю. Будучи свирепой повелительницей всевозможных злобных существ, насылающих болезни и похищающих души доверчивых, Эреш-Ки-Гель обитает глубоко под землёй, куда не доходит свет, исходящий от её достойного мужа. Пищей этой недоброжелательной богине служит людская ненависть и зависть, подлость и лжеязычие, инцест и клятвопреступление. Исходя из тел людских вместе с испражнениями, эти дьявольские желания собираются скарабеями…

    - Так вот кому ты на самом деле служишь! – воскликнул Манугир.

    - Как и все жрецы Энлиля, – пожав плечами, ответил жрец. – Мы чтим и великого бога, и его супругу.

    - Любопытно, – хмыкнул арья. – И что же ты предлагаешь?

    Аккадец таинственно улыбнулся, а письмена, украшавшие его чело, неожиданно вспыхнули.

    - Мы призовём на помощь дремлющие с давних пор силы земли – мощь их столь велика, что лишь немногие из смертных способны решиться на подобный союз…

    Нишм посмотрел царю прямо в глаза.

    - Арья никогда ничего не страшились! – незамедлительно последовал чванливый ответ. – Бранное поле заменяет нам пашню, а единственная невеста, которую признают наши клинки – это победа!

    - Хорошо, о мудрый, – удовлетворённо улыбнулся жрец. – Я тотчас же приступлю ко всем необходимым приготовлениям.