dfhggbh

Полюбите свою одежду, пока не поздно. Любите свою репутацию, пока она еще слишком молода. Притчи Глава 1: Сержант преторианской гвардии Если ты вступишь в преторианскую гвардию, то завтра станешь капитаном. Не делайте этого, пусть он будет солдатом и идет на войну. Как говорится: скажи ему страдать, прежде чем он увидит ....... .............................. ................... .. Но кто же его старик? Кнышнин1 Мой отец, Андрей Петрович Гринеев, в молодости служил у графа Миниха2 , дослужился до подполковника и был уволен в отставку в 17××. С тех пор он жил на собственной ферме в Симбирске и женился на Авдокии Васильевне I, дочери бедного местного дворянина. Нас было девять братьев и сестер. Они умерли в очень молодом возрасте. (i) Книшнин (1742-1791), русский поэт, надпись здесь цитируется из его комедии "Хвастун". ② Миних, русский маршал, командовавший войной против Турции в 1735-1739 гг. Еще в утробе матери я записался сержантом в полк Семенова, пока не стало слишком поздно. Благодаря заботе родственника моей семьи, майора преторианской гвардии Э. Дюка, если бы моя мать имела несчастье родить девочку, отец объявил бы, что еще не родившийся сержант мертв, и дело бы развалилось. До окончания школы я был солдатом в длительном отпуске. С пяти лет я был отдан в руки Мэвис Саверич, которая, поскольку не пила, была достаточно добра, чтобы быть моей воспитательницей. Под его руководством я научился читать по-русски в возрасте двенадцати лет и мог очень хорошо фазировать собак. В это время отец нанял мне учителя французского языка, господина Бопре. Этот человек был заказан из Москвы вместе с достаточным количеством оливкового масла и вина на год. Он пришел, и Шаверич был очень недоволен". Слава Богу!" Шаверич хныкал про себя: "Похоже, мальчик уже может умыться, причесаться и поесть. Зачем тратить деньги на гринго, если, похоже, один из наших не работает!". Поплер был парикмахером у себя на родине, затем солдатом в Пруссии, затем учителем в России.1 Он не был уверен, что означает слово "учитель". Он был хорошим мальчиком, но чрезмерно флиртовал и развратничал. Его главным недостатком было то, что он был слишком влюблен в женщин. Он был так полон нежности, что время от времени его били, а когда его били, он вздыхал весь день и всю ночь. Более того, по его словам, он не был ненавистником бутылок, как сказали бы русские, и любил много выпить. Однако, поскольку в моей семье вино подавали только за обедом, и только один бокал, и поскольку слуги иногда забывали господина, когда процеживали вино, мой Бопре вскоре пристрастился к русскому лечебному вину, до такой степени, что находил его более вкусным, чем свое собственное вино, и в частном порядке считал, что оно действительно очищает селезенку и укрепляет желудок. Таким образом, мы с месье сразу же нашли общий язык. Хотя по контракту он был обязан обучать меня французскому, немецкому и естественным наукам, он счел за лучшее поговорить по-русски, пока не поздно, и после этого мы с ним разошлись в разные стороны. Мы были как рыба в воде. Я бы не хотела другого хорошего учителя. Но судьба вскоре разлучила нас по следующим причинам. (1) Оригинал на французском языке. Однажды Балашиха, прачка, пухленькая, с пятнами, и Акулька, одноглазая служанка, как-то упали на колени перед моей матерью, обвиняя себя в слабости воли и горько плача, обвиняя господина в том, что он воспользовался юношеским невежеством девушек и таким образом соблазнил их. Когда моя мама услышала это, она не могла поверить! Она сказала моему отцу. Мой отец всегда действовал быстро. Он немедленно послал за французским негодяем. Слуга сообщил, что месье дает мне урок. Затем отец ворвался в мою комнату. Господин Популе спал в своей постели, погрузившись в сон. И я встал и занялся своими делами. Надо пояснить, что для себя я заказал в Москве большую карту. Он бесполезен на стене, он длинный и широкий, с хорошим качеством бумаги, и я давно положил на него глаз. Я решила сделать из него воздушного змея, и вот, пока муж спал, я приступила к работе. Я приклеивал хвост бересты к мысу Доброй Надежды, когда в комнату вошел мой отец. Когда отец стал свидетелем моей работы по географии, он протянул руку и схватил меня за уши, затем бросился к Поплеру, очень бесцеремонно разбудил его и принялся орать на него, как на серию пуль. Он попытался встать, но не смог, потому что несчастный француз был уже пьян и парализован. Одно привело к другому. Отец схватил его за воротник, вытащил из кровати и вытолкнул за дверь, а в конце дня вышвырнул на улицу. Это обрадовало Шаверича. И на этом мое образование закончилось. Я стал маленьким мальчиком, которому нечем заняться, гонял голубей, играл в хопскотч и целыми днями гулял с детьми слуг. Не успела я оглянуться, как мне исполнилось шестнадцать лет. Тогда моя судьба изменилась. Однажды осенью мама варила консервы в гостиной, а я глотала и облизывала языком, глядя на пузырьки, кипящие в кастрюле. Мой отец стоял у окна и читал свой "Альманах Священной династии", на который он подписывался каждый год. Это была книга, которая неизменно оказывала на него огромное влияние. Он никогда не уставал читать ее, и каждый раз, когда он читал ее, он обязательно испытывал сильные эмоции, и каждый раз, когда он читал ее, он обязательно заставлял его терять самообладание. Мать, зная его темперамент и наклонности, всегда старалась спрятать злополучную книгу так, чтобы он не мог найти ее как можно чаще, так что "Анналы Священных Династий" иногда не появлялись перед глазами отца целыми месяцами. Однако, найдя его, он просидел несколько часов подряд, не желая отпускать его. В этот день случилось так, что мой отец снова читал Альманах, и время от времени он пожимал плечами и бормотал тоненьким голосом: "Не могу поверить, что он генерал-лейтенант! ...... Он был сержантом в нашей роте! ...... У него две российские медали! ...... Не так давно мы были ......" Наконец он бросил альманах на диван и сел в задумчивости, что не было хорошим знаком. Вдруг он повернулся к матери и сказал: "Авдокия Васильевна! Сколько лет Петруше?" "Уже на семнадцатом году, - отвечала мать, - в год рождения Петра, когда тетка Настасья Герасимовна ослепла на один глаз, и в год ......". "Да ладно!" Отец прервал ее: "Пришло время отправить его на задание! С него хватит комнат для прислуги и голубятен". Моя мама была так потрясена мыслью о расставании со мной, что уронила ложку в кастрюлю, и по ее лицу побежали капли слез. В отличие от нее, я был счастлив до невозможности. Мысль о военной службе смешивалась в моем сознании со свободой, радостью жизни в Петербурге. Я представлял себя офицером преторианской гвардии, и мне казалось, что это вершина счастья на земле. Мой отец никогда не любил менять свои планы и всегда быстро менял их. День моего отъезда был назначен. За день до моего отъезда отец сказал, что напишет для меня письмо, которое я отвезу своему будущему офицеру, и попросил ручку и бумагу. "Андрей Петрович!" Мама сказала: "Не забудь передать герцогу привет; скажи только, что я просила его присмотреть за Петрушей". "Чушь!" Отец ответил, нахмурившись: "Почему я должен писать герцогу?". "Разве вы только что не сказали, что напишете губернатору Петруше?" "О! И что из этого?" "Губернатор Петруша - князь, а Петруша записан в Семеновский полк!". "Зарегистрирован! Какое мне дело до того, зарегистрирован ли он? Петруша все равно не едет в Петербург. Чему он может научиться, поступив на службу в Петербург? Он просто потратит деньги и научится быть дрочером! Это нехорошо! Ему придется идти в строй, выполнять тяжелую работу, нюхать порох, быть рядовым, не болтаться без дела. Какой смысл регистрироваться в преторианской гвардии! Где его удостоверение личности? Иди и возьми его!" Мама нашла мое удостоверение личности, которое она положила в коробку вместе с моей крестильной кофточкой, и дрожащими руками отнесла его отцу. Мой отец просмотрел его, положил на стол и написал письмо. Меня угнетала неопределенность ситуации: куда меня депортируют, если не в Петербург? Мои глаза были прикованы к кончику отцовского пера, но оно двигалось слишком медленно. Потом он закончил писать, вложил в конверт с письмом свое удостоверение, запечатал его, снял очки, подозвал меня и сказал: "Это письмо для Андрея Карловича П., моего старого коллеги и друга. Ты будешь служить в Оренбурге и будешь его подчиненным". С этим все мои славные надежды были разрушены! Никакого участия в счастливой жизни Петербурга; меня ждала тоскливая скука безлюдной глубинки. Военная служба, о которой минуту назад я думал с энтузиазмом, теперь казалась мне сущим адом. Но спорить было бессмысленно. На следующее утро к ступеням подъехали отапливаемые сани; в них вошли кожаный футляр, коробка с продуктами и чайным сервизом внутри, пакет с пирогами и сахарными пряниками - последний знак семейной заботы. Мои родители дали мне свое благословение. Мой отец сказал мне: "Прощай! Питер! Выполняйте свой долг перед человеком, которому вы присягнули. Слушайте своих офицеров и не идите у них на поводу. Не требуйте работы и не уклоняйтесь от нее. Помните старую поговорку: "Любите свою одежду, пока не поздно, и свою репутацию, пока она не слишком молода". Мама разрыдалась, велела мне беречь себя, а Шаверичу - присмотреть за мальчиком. Они одели меня в шубу из кроличьей шкуры с шинелью из лисьей шкуры. Я сел в сани и отправился в путь вместе с Саверичем, слезы наворачивались на глаза. В ту ночь мы прибыли в Симбирск, где должны были остановиться на день и ночь, чтобы купить кое-что необходимое, что мне и было велено сделать. Я остановился в хостеле. Саверич бегал в магазины с раннего утра. Я посмотрел из окна на грязный переулок и, заскучав, побрел в комнаты общежития. Войдя в надувную комнату, я столкнулся с высоким джентльменом, лет тридцати пяти, с двумя черными бородами и в широком платке, с бильярдным кием в руке и трубкой во рту. Он играет с бильярдным счетчиком. Если счетчик выигрывает, он выпивает стакан соджу; если проигрывает, он должен ползать на четвереньках по столу. Я смотрел, как они играют. Чем дольше они играли, тем больше выставляли себя дураками, ползая на четвереньках до тех пор, пока счетчик уже не мог заползти под стол. Джентльмен был так высоко, что изрекал какие-то заклинания, которые произносятся при погребении. Затем он предложил мне прийти и сыграть с ним в несколько игр. Я оправдался и сказал, что не буду, что, вероятно, заставило его задуматься. Он посмотрел на меня с недоверием, но мы все равно поговорили. Я узнал, что его звали Иван Иванович Зорин, капитан гусарского полка, который приехал в Симбирск по вербовке и остановился в общежитии. Зорин пригласил меня пообедать и поесть все, что было доступно, как едят солдаты. Я был рад услужить. Мы сели за стол. Зорин много выпил и поднял тост. Он сказал мне, что я должен научиться военному стилю, и рассказал мне много странных историй об армии.