Записки одинокой души

Поместье диких роз

I

Великолепный сад роз, с которого постепенно сходит пушистый снег стрихнинового[1] цвета, пристаёт взору и обрамляет старинное поместье, принадлежащие семье Айнзам[2], известного в округе рода, берущего своё начало со времён правления Максимилиана I. Несмотря на то, что семейство происходило с германских земель, оно неплохо влилось в российскую действительность после революции 1848 года. Спокойно смотря в широкое окно, утопая в размышлениях и созерцая прекрасное, расслабленно покоится в объёмном кресле, обтянутом тканью с барочным узором, Зоя, немолодая женщина, одна из старших на данный момент обитателей поместья. Зое пятьдесят семь лет, но на вид ей не дашь больше тридцати пяти. Эта женщина всегда молчит, находясь в гостиной комнате, собственно, как и сейчас. У неё нет ни мужа, ни детей, лишь дружелюбная сестра со своим многочисленным потомством, состоящим из четырёх дочерей, сына, зятя, внука и трёх внучек. Всё семейство мирно проживает в двухэтажном роскошном доме, как было и сорок лет, и век, и два века назад.

На улице стоял июнь, но, к всеобщему удивлению, снег прибывал лежащим небольшими сугробами на траве, возможно, виной тому было северное расположение многовековой обители; однако на улице стремительно теплело.

В просторное помещение вбежала маленькая внучка Герды, сестры Зои. Это было вполне привычным действом, а потому одиноко сидящая женщина не обратила на Марину, девочку девяти лет с золотистыми локонами, никакого внимания. Если учесть неприязнь Зои к детям и её полное безразличие, дающее понять об этом каждому, то такая реакция была оправдана. Вмиг за Мариной последовала её мать – Элла, по совместительству жена Николая, брюнета с голубыми глазами, работающего прокурором, за множество его достоинств уважаемого Гердой, что являлось немаловажным. Следом за дочерью и внучкой нерасторопно вошла, будто отдельно от всего мира, Герда, матриарх сего дома, седая милая старушка, которую окружающие считали земной святой из-за количества её потомков, каждого из которых она искренне любила и о которых неустанно заботилась, чего нельзя было сказать о Зое, порицаемую за её нетрадиционный выбор.

Вдоволь налюбовавшись красотами, видневшимися по ту сторону окна, Зоя опустила свой взгляд на лежащую на подоконнике книгу и открыла её на случайно выбранной странице. Зоиному взору открылось стихотворение:

О, любовь!

Лёгкая любовь,

Неутомимая, быстрая.

Как чужда!

Чужда чувствам вдов,

Ведь по природе чистая...

Но вновь!

Возможно, вновь,

Однажды

 Найдёт она свой кров.

Развеется мираж, но,

В конец отдаст, что важно,

Устроя рай без слов,

Пока не столь продажна.

Взглянув на морщинистое лицо сестры, женщина усмехнулась правдивости только что прочитанного стихотворения, автором которого являлась неизвестная «М. Т.». Герда потеряла дорогого и любимого мужа семнадцать лет назад в ужасающей даже спустя десятилетия войне. Кажется, сейчас она уже забыла об этом, но никто не мог знать, что действительно творится в душе приветливой и милой старушки.

В это время старшая дочь Герды – Берта – намывала жюлькорпом[3] своего маленького сына Олежку, на что последний реагировал крайне негативно, вследствие чего брыкался и капризничал. Однако мать уже привыкла к неуёмному характеру своего сына.

Отложив в сторону книгу в красной бархатной обложке, Зоя приоткрыла другую – простую, в синем переплёте, - и прочла:

Гляжу на будущность с боязнью,

Гляжу на прошлое с тоской

И, как преступник перед казнью,

Ищу кругом души родной;[4]

Это усиление речевого воздействия, используемое автором, которое недавно начало именоваться идемсатусом[5] не вызвало в душе Зои должного отклика.

***

Хризента, третья дочь Герды, в свои тридцать четыре года до сих пор страдала от детской нерешительности[6], сидя на коленях, окружённая обаянием одной из комнат в стиле рококо, по обыкновению заваленной множеством шкатулок, ожерелий, дневников, писем, колец и прочими безделушками, разбирала старинные альбомы семейства Айнзам. Глядя на утомлённые и измученные долгой фотосессией XIX века лица, Хризента – крайне сентиментальная особа – не сумела сдержать слёз и мыслей о тщетности бытия, и это чувство не покидало женщину, а только усиливалось после лицезрения фотографий своего детства и детства дочери Лины, которой исполнилось целых одиннадцать лет.

В то же время, на первый взгляд скучая в просторной классицистической комнате, Оксан упорно корпел над «делом своей жизни» - изобретением, смысл которого был ясен лишь ему одному. Творение сие представляло собой аппарат, внешне схожий с принтером, только уменьшенный и дополненный многочисленными кнопочками, какими-то рычагами и регуляторами.

По словам Оксана, этот аппарат, названный им персофоном[7], создан для преобразования текста, написанного человеком «от руки», в печатный, сохраняя оригинальное написание, образовывая тем самым совершенно самобытный, неповторимый шрифт, который можно использовать и в последующие разы.

Оксан поселился в поместье двадцать лет назад. Тогда его, ещё юношей, приютила добрая хозяйка, которой он и по сей день безмерно благодарен.

***

Зоя продолжала перебирать одну книгу за другой. На издании, обёрнутом в зелёную обложку с узорами в стиле модерн, она остановилась.

Нежное касание,

Томное ласкание.

Люби меня трепетно, нежно,

Чтоб спадала с меня вся одежда.

Вычурные позы,

Бутон знойной розы.

Люби меня изящно, красиво,

Чтоб мысли застилал аромат ванили.

«Ох, какой романтизм,» - пронеслось в голове Зои.

Не отыскав среди океана старых и новых, но одинаково сентименталистских книг, ту, что отражала истинные эмоции, Зоя, прихватив кружевной зонтик от солнца, двинулась на встречу саду, украшенного мраморными вазонами с кустами диких красных роз – единственным, что напоминало об исконном, без фальши и китча, вычурности и обмана, эти чудесные сами по себе красоты природы.

Посреди изящества и естества Зоя мирно шагала, любуясь мечтательным окружением, словно в садах царицы Семирамиды. Утопая в море цветущей зелени, она ощущала себя, как нельзя одухотворённее. Не было и дня без того, чтобы Зоя не прогулялась по просторам дендрария, сбегая от повседневной суеты жителей поместья.

II

Максим увлечённо, с мечтательным видом писал очередную картину, насыщенную аметистовой гаммой. Его любовь к закатным цветам демонстрировалась в каждом импрессионистском полотне, начиная с подросткового возраста. Эту привязанность к фиолетовому мальчику привила его первая учительница – Кристина Степановна Перро́тт, известная в прошлом художница, ныне почившая. Максим рос в окружении искусства, не зная моментов материнской ласки, которую Герда без остатка отдавала ненаглядным дочерям.

Зое, вопреки неприязни к детям, которых она частенько именовала «сорняками на поле жизни», нравился Максим, её племянник, и она всячески поощряла любые его увлечения, которых, по правде, у Максима было не так уж и много. Макса привлекали лишь живопись и готовка, но и это давало повод для гордости племянником, который также обожал тётю, как и она его.

По характеру две эти души были взаимородственны[8] не только по крови и понимали это, поэтому старались во всех ситуациях, какими бы они ни были, поддерживать друг друга.

***

Кларисса, третья дочь, самая младшая и самая своенравная, по просшествии лет, текущих словно в песочных часах, будучи тридцатилетней домохозяйкой, гуляет в красном в горошек кремового цвета платье с такой же яркой коляской –можно подумать, она подбирала её в тон наряда,- в которой умиротворённо спит маленькая девочка Ада. В молодости Кларисса не редко устраивала скандалы, вела «свободную» жизнь, откровенно раздражая тем самым членов семьи, но сейчас, после рождения единственной и дорогой сердцу дочери, в ней проснулась любовь и нежность, чем особенно была довольна её мать, не оставлявшая надежд в возможной перемене Рисы – так в семейном кругу называла Герда свою дочь. Кларисса, по мнению матери, «перебесилась», превратившись в добросовестного, интеллигентного, «нового», на первый взгляд, человека.

***

Жизнь в поместье шла своим чередом, как в лучших традициях буржуазии. Айнзам не требовалось делать ничего особенного, создавать что-либо, придумывать, благодаря нажитому предками имуществу.

Продукты регулярно, уже полвека, привозил в поместье Фёдор. Он, утомлённый выпавшей ему судьбой, намеревался сменить пост, делегируя обязанности наследнику – Илье.

Илья – простой и приученный к труду парень – никогда не перечил отцу. Всё, чего он хотел, - быть ближе к Хризенте, занимающей его мысли последний долгий год, что являлось взаимным. Но Илья давал себе отчёт о том, что их отношения невозможны по причине социального неравенства, которое и по сей день остаётся серьёзной помехой для любящих сердец. И, к счастью для обоих, Герда не знала о существовании этой порочной связи.

***

Только с первого взгляда казалось, что Герда милая и доброжелательная старушка. Однако всем жилось нелегко под её строгим надзором. Герда принимала за детей решения, начиная с их младенчества: в чём кому ходить, как и с кем говорить, что есть и чем заниматься в жизни. Дети выросли, а привычки остались.

На Зою эта власть не распространялась.

Берта перестала намывать Олежку, любимого внука Герды. И всё же на этом обязанности благовоспитанной шатенки не кончались, ведь предстояла уборка трети поместья. Служанок в доме давно не водилось, так как матриарх верил в «исцеление души упорным трудом» и был невероятно скупым, что не мешало ему покупать себе роскошные одежды, украшенные драгоценными камнями.

Элла тем временем развлекала неугомонную Марину, походящую на ангелочка, спустившегося с небес на землю, чтобы озарить своей красотой недобродушный мир.

Без ссор, без криков, без недовольств пролетел день, за ним – другой, точно такой же. Жители были довольны, либо, как это было принято, не подавали виду.

III

Минул месяц. Метаморфоз не предвиделось. Лишь розы в саду стали цвести не так красочно, а листва слегка пожухла. С деревьев начали слетать листья, будучи ещё зелёными. И Зоя, осознавая неизбежную цикличность времён, гуляла по любимому саду, словно написанном Василием Поленовым.

Деятельные жильцы, бегающие по «замку», увлечённые пустыми заботами, с непониманием время от времени глядели в сторону «сумасшедшей» старушки, которая «обязательно простудится».

Оксан всё также в душной комнатушке изобретал велосипед.

Хризента занималась домашними делами, как Кларисса, и Берта, и Элла.

Герда наблюдала за чётким выполнением обязанностей. На этом её заботы ограничивались.

Николай пропадал на работе. Он был единственным человеком, выходившим за территорию фамильных владений.

Максим писал пятую за последние две недели картину, которую намеревался скорее продать. Заказчики приезжали к нему, восхищаясь авторским стилем.

Фёдор привозил необходимые продукты, в чём ему всегда помогал простодушный Илья. И в один из сентябрьских дождливых вечеров семья трудящихся собралась за обеденным столом из ясеня.

- Илья, ты знаешь, я далеко не молод. Ты всё умеешь, со всем справишься. Пора тебе сменять пост. – произнёс старик Фёдор, попивая из старой и верной кружки чёрный разведённый чай вприкуску со сдобными булочками, сотворённые руками матушки Авдотьи.

- Хорошо, отец. – строго ответил Илья, чувствуя, что перед ним открывается что-то новое, что в его понимании являлось высшей мерой свободы. Однако Илья не взирал на труды, связанные с высокой, относительно прежней, должностью, которые возрастают непосредственно с увеличением прав.

***

На следующий же день Илья принялся за дело самостоятельно. Фёдор в то же утро слёг с простудой, и за ним крутилась его любовь – Авдотья. Илья, выполнивший работу, решил, по обыкновению, заглянуть к своей реально существующей грёзе.

- Хриза, ты прекрасна. Я хотел бы увезти тебя к себе. – уверенно заявил он, приложившись к женщине среди многообразия зелени, находящегося поблизости леса.

- Это невозможно, ты же знаешь. Куда ты меня увезёшь? Куда? У нас не будет ни денег, ни жилья, ни уважения, если ты претворишь свои мечты в жизнь.

- Я буду работать больше. Ты занимаешься рукоделием. Мы можем это продавать. Да и у тебя богатые родители. Не пропадём.

Подобные разговоры велись практически каждый день, но Хризента никогда не соглашалась.

По правде сказать, Хризента противилась радикальному решению парня не только из-за своей преданность родителям, о силе которой сама не догадывалась, и боязни осуждения, но и потому, что понимала, какие чувства в действительности испытывает к Илье. Для женщины он был приходящим развлечением, уводящим от рутинной повседневности и заставлявшим её чувствовать себя словно героиня любовного романа, романа, подобного тем, коими Хриза, будучи подростком, зачитывалась настолько, что могла весь день провести в постели, прибывая в сладостной неге. Илья был слишком простым по натуре, чтобы понять это. А примитив, помноженный на влечение, не оставлял ни капли рассудка.

***

Листья пожелтели, а небо помрачнело от обилия туч. Хризента решилась на необдуманный –как казалось со стороны - поступок. Единственным человеком, которого она любила, была дочь, но женщина осознавала, что при любых условиях не сможет обеспечить девочке прекрасное будущее и привнести в её жизнь светлые моменты по причине озабоченности собственными проблемами. Что она могла рассказать Лине? Чему она могла научить свою девочку? Стирать, убирать, готовить? Личного капитала у Хризы никогда не было, поэтому о престижном образовании и речи не шло. Лина же читала целыми днями, повторяя судьбу матери. Хриза, вечером встретившись у амбара с Ильей, думала только о стремлении начать новую жизнь, заработать деньги и все их пожертвовать на благо Лины.

- Ну что, решилась наконец? – риторически спрашивал довольный Илья.

- Как видишь, да. – монотонно откликнулась молодая женщина.

Они ехали в пыльном и тесном грузовике. Хриза устремляла меланхоличный взгляд вдаль, прощаясь с прошлым.

Пропажа дочери вызвала в Герде страх, но, немного погодя, она, завидев лежащую на консоли записку, от пребывания в волнении перешла в состояние бурного негодования. Больше имя Хризенты не произносилось в доме.

Хриза тоже не говорила о родственниках. Более того – она даже не вспоминала о них. После рискового действия, совершённого тихой женщиной, жизнь её освежилась, и Хризента словно родилась заново. Воздух будто стал легче, природа – живее, люди – радушнее, погода – теплее, а душа беглянки – свободнее.

IV

Элла, опечаленная отсутствием ласки со стороны Николая, посвящала драгоценное время юной Марине. Вся любовь её без остатка, по крупицам, дарствовалась миленькому существу, отчего последнее росло счастливым и беззаботным.

Когда Марине исполнилось десять, белокурость её принялась уступать место золотистому каштану, а прежняя худоба – нехарактерной женственности. Девочка обожала следить за тем, как пишет картины дядя Максим, к тому моменту значительно продвинувшийся в своём мастерстве.

На смену активным играм, требующим от ребёнка такого качества, как резвость, пришли рисование и пение. А ежедневные хлопоты - что неудивительно - не входили в рано сформировавшийся точный круг интересов. Элла же принимала на себя роль не только Марининой матери, но и матери Лины. Таким образом, обе прелестницы были сполна обеспечены чистым детством.

Одним ясным июньским днём Марина, будучи радостнее обыкновенного, что было вызвано предвкушением празднования дня её рождения, вбежала в мамину комнату и принялась трясти матушку изо всех сил в попытке разбудить её. Но те попытки были тщетны, и Марина, осознав это умненькой светлой головкой, рухнула на колени, заливаясь слезами. Изнурённая женщина со светлой душой скончалась во сне, оставив Марину без самого родного человека в первый - а Лину во второй в её жизни - раз.

V

Яркое июльское солнце слепило глаза нежным касанием ясных нарцисцевых[9] лучиков. Такова звёздная ласка. Ароматный бриз слабо покачивал гулливеровские[10] деревья с насыщенно-зелёными кронами. Птицы складно чирикали, разрезая в полёте крыльями воздух.

Марина, подражая талантливым пташкам, напевала незамысловатую мелодию, подыгрывая себе на фортепиано, которое могло бы послужить экспонатом в Русском музее. Это была весёлая песнь, помогающая отвлечься от мрачных мыслей, слишком мрачных для столь юной особы.

Герда попивала горячий чай с приготовленным Бертой кексом, отклонившись в венском стуле за круглым раритетным столом и наслаждаясь пением внучки.

Пёсик с шерстью гименокаллисцевого[11] цвета, подаренный Лине на прошлый Новый год, смирно лежал у ног хозяйки в просторной гостиной, вместе с остальной семьёй.

Кларисса вышивала марганцеватый[12] цветок ириса на флавгризевой[13] канве, а Ада – пренеобычный ребёнок – спала в питайевой[14] кроватке так, что не было слышно даже дыхания.

Берта крутилась на кухне, замешивая тесто для любимого торта «Зи́лихкаит», готовя его по вековому фамильному рецепту, который хозяйки передавали друг другу из поколения в поколение и которому Берта уже учила Лину, однако та не проявила к данному занятию интереса более, чем лицезрение чужой работы.

Николай, читающий, сидя по правую сторону от Герды, исторические справки, приподнялся в раздумье и причалил к берегам Клариссы, на что та не обратила ни малейшего внимания.

- Кларисса, вы можете сегодня вечером зайти ко мне в комнату? – сказал он тихо.

- Зачем? – не отрываясь от дела проговорила она.

- Мне хотелось бы кое-что с вами обсудить. – Николай понизил голос, отчего разговор стал заговорщически таинственным.

- Хорошо. Раз вам так хочется.

Услыхав удовлетворяющий его ответ, Николай ринулся прочь.

Олежа – маленький принц – бегал по холлу, радуясь тёплому деньку. В конец он успокоился, увлёкшись игрой с уменьшенной моделью старинного поезда, располагающегося в дальнем углу Ламинариевой[15] гостиной.

Широко распахнув двустворчатую дверь, ворвался Оксан, не без помощи Максима ведя огромный стол с сооружением по типу принтера на кляйневых[16] колёсиках.

- Дамы и… дамы! – после этого те, кто не вздрогнул от грохота импровизированной повозки, обернулись. – Время моих упорных трудов не прошло зря, а в доказательство представляю вашему вниманию персофон! Вы спросите: «Что оно делает?» Я отвечу вам! Персофон сотворит из вашего почерка уникальный шрифт! Вам стоит только написать несколько слов, чтобы указывались все буквы нашего с вами алфавита, положить листок сюда, - Оксан показал на боковое отверстие персофона, напоминающее дисковод, - теперь вы можете набрать на этой клавиатуре любой текст, который желаете. Он будет виден на дисплее, и персофон напечатает ваш документ вашим же почерком, будто вы писали его от руки!

- Невероятно! – не дав договорить Оксану, воскликнула Герда.

- Оксан, вы молодец! – послышался голос Лины.

- Здорово! – воодушевилась Марина, успевшая расстроиться из-за прерывания её арии.

- Зачем это нужно? – оценивающе смотря на аппарат, произнесла Кларисса, после переведя не менее критичный взгляд на учёного.

- Как «зачем»?! Это же прорыв в науке и технике! Совершенно новое изобретение, не имеющее аналогов!

- Риса, ну что ты в самом деле. – начала Герда журить дочь.

- Вот, попробуйте. – продолжал первооткрыватель.

- Ох… - умоляюще вздохнула Риса, но, тем не менее, приблизилась к странному аппарату.

- Так, хорошо. – сказал, помедлив, Оксан, - Теперь напишите что-нибудь на листочке… Вот, листочек, держите.

Кларисса неохотно взяла данный ей лист слегка потрёпанной бумаги и написала запомнившуюся ей фразу: «Здесь один неизвестный был убит другим неизвестным».

- Отлично. – приободрённо сказал изобретатель, увидев, как женщина поставила точку. –Бросьте его в место, которое я называю листоприёмником. Сюда. И смотрите.

Риса сделала всё, как ей сказали. Вдруг машина затарахтела. Шум, при котором Оксан периодически подёргивал рычаги, нажимал кнопки, длился минуты две. Когда никто не ожидал, питиевая[17] лампочка сбоку персофона загорелась прострелевым[18] цветом.

Из самого нижнего отверстия модернового принтера вылез лист стандартного формата. Риса аккуратно и робко взяла его, и неподдельное удивление застыло на её нежном лице.

- Это же мой почерк!

- Невероятно! – воскликнула Герда, стоящая поодаль и выглядывающая из-за плеча дочери, - Вы волшебник!

- О, что вы? Просто учёный, - со скромным видом проговорил Оксан.

- И что это за текст? Я ничего не вводила на этой вашей клавиатуре, - прерывисто продолжала ошеломлённая женщина, по-прежнему не находящая сил поверить собственным глазам.

- Сей текст является, так сказать, стандартным, - мужчина заумно растолковывал суть простых вещей, - Я ввёл его заранее, чтобы проверить работоспособность машины. Это отрывок из моего любимого стихотворения «Sens» Бертрана Жекарде.

- Что ж, я признаю, что это изобретение необычно и ново, однако, - Кларисса говорила, стойко выдерживая тяжеловесный взгляд учёного, - я не верю, что оно найдёт своё предназначение.

Оксан чуток огорчился, но не подал ни малейшего вида, оставаясь официально холодным, что не соответствовало жизнерадостной натуре холерика.

***

В дверь постучали.

- Снова здравствуйте, - неохотно промолвила Кларисса, вступая за порог помещения, окутываемого будуарным освещением.

- Здравствуйте. Я рад. Что вы пришли, - улыбаясь и вставая с искусного кресла, произнёс Николай.

- Вы хотели меня видеть?

- Да, всё верно. Мне нужно кое о чём с вами поговорить... Можно на «ты»? – заученно протягивал мужчина, придавая каждому слову неповторимое значение.

- Можно, - ответила Риса, хоть этого и не требовалось.

- Кхм, так вот. Понимаете… В общем… Я хочу сказать… Вы увлекаетесь историей, мировым прошлом, жизнь наших предков, ведь так? – менее уверенно продолжал судья.

- Так.

- Отлично! Значит вы в силах и знаниях мне помочь! – Николай восторженно восклицал, тряся хрупкую молодую женщину за плечи.

Кларисса отпрянула в необъяснимом ужасе.

- В чём состоят мои обязанности? – вопросила она, принимая отторжённый облик.

- Ну… Вы поможете мне? Необходимо найти одно незаурядное дельце, случай, произошедший более двух веков назад в Испании.

- Ладно, без проблем. – отстранённо бросила женщина и поспешила удалиться.

VI

Кларисса мигом нашла и проанализировала волнующее Николая уголовное дело. «Молодец!» - ласково хвалил он женщину, гладя её по голове. И тогда, в ту секунду, Риса поняла, чего бы ей действительно хотелось, чего не хватало и чем она желала заниматься. Жизнь окрасилась в новые цвета, более яркие, чем прежде. Молодая женщина с удовольствием оказывала помощь мужу покойной сестры, начиная чувствовать интерес не только к работе, но и к близкому ей человеку. Николай же был целиком погружен в океан забот, вызванный нагрузками на работе, не дающими мужчине возможности даже думать о чём-либо, помимо связанного с его профессией.

- Коля, - тихо проговорила Кларисса, однажды подойдя к статному брюнету, наблюдавшему за сиянием красной Луны на чёрном небосводе, - я давно хочу тебе сказать… Я… Ты мне нравишься.

Николай, словно не слыша её, молчал, как ни в чём ни бывало.

- То есть…я… я люблю тебя! – вырвались из её уст пылающие слова, приобрётшие силу после десятилетий подавления условно-необходимыми правилами.

Господин, озаряемое лунным светом лицо которого виднелось во тьме ночи, не шелохнулся. Было очевидно – он и ранее догадывался, что сей диалог состоится, но не ждал, что именно сейчас: он не чувствовал себя подготовленным. Николай знал, что тот мимолётный любезный взгляд, те быстрые прикосновения, тот мягкий высокий голос не случайны.

Осознав невзаимность переполняющей сердце любви, Кларисса, не сумев сдержаться, спустя пару мгновений крикнула в лицо Николая оскорбление, окончательно освободившись от оков условностей, и выбежала из ненавистной ей комнаты.

На следующий день Николай получил известие от Берты, которая, подобно матери, всегда была в курсе событий. Записка с коротким текстом, окаймлённая серебристым узором – фамильным знаком семейства Айнзам, гласила:

«Дорогой Николай, спешу сообщить вам печальную весть. Кларисса сегодня утром, в пять часов тридцать две минуты, была найдена мною лежащей в ванне с перерезанным горлом. Я знала о её чувствах к вам, но не пытаюсь (и не желаю) винить в произошедшем вас.

P.S. Не делайте глупостей.

Берта.»

Несколько минут Николай находился в ледяном ступоре, но, опомнившись, выдвинул ящик рабочего стола и, слегка помедлив, рывком схватил лежащий там начищенный револьвер.

Через семь секунд тело, именовавшееся Николаем, покоилось сродни револьверу в злополучном ящике дубового секретера.

VII

Трагические события, обрушившиеся как снег на голову, не укладывались в сознании привыкших к размеренной жизни людей. Берта, боявшаяся повторить судьбу одной из своих сестёр, с целью не нагружать себя «лишними» заботами, отправила Марину и Лину в школу-интернат, оставляя малолетнюю Аду и излюбленного сыночка у сердца. Девочкам в изолированной школе жилось, хоть и непривычно, но не так тяжело, как могло казаться изначально. Пробыв в небольшой, плохо обустроенной школе для девочек, Лина простудилась, а, проявившая невольно для самой себя заботу, Марина ухаживала за кузиной, примеряя роль матери, которой у Лины, можно сказать, никогда не было. Но контакт с больными людьми редко проходит без последствий: уже через неделю столь сентиментальная и позитивно настроенная в собственных намерениях Марина слегла. Две сестры, греясь и сохраняя надежду, жались друг к дружке, не ожидая помощи извне, и не без основательно: о юных созданиях позабыл весь мир. Вскоре обе девочки, оставаясь, однако, верными наилучшим убеждениям, умерли, оказавшись в итоге в нежных объятиях смерти.

Узнав страшную весть, Герда, нёсшая на руках ничего не осознающую и оттого счастливую внучку Аду, подняла, а после резко опустила в ужасе руки. Ада, не издав ни крика, упала по ту сторону, запомнив мир светлым и красочным, словно картины Максима, которых она никогда не видела.

Череда семейных трагедий тянулась неподъёмным бременем над Айнзам. Герда в одеянии вольфрамого[19] цвета бродила по комнатам, будто призрак. Берта не находила себе места, не осознавая происходящего в настоящем, видя перед собой только ушедшее прошлое. Олег больше не играл так весело: он ощущал тяжёлый дух, повисший в воздухе. Максим выражал испытываемые эмоции в мрачности написанных им произведений, всё чаще приобретающих оттенки тревоги и боли. Оксан, ставший полноправным членом семьи, приостановил работу над совершенствованием персофона, заливая время настойкой с верхней полки буфета. И лишь Зоя по-прежнему перебирала пыльные стопки книг, любуясь на неизменный вид из мутного окна.

Любовь моя, корнет!

Для вас сей пируэт.

Пусть не страшит вас та боль,

Что испытывает влюблённый порой.

Мой милый кадет!

Готов для вас обед.

Пусть не настигнет вас та месть,

Что называют в краях наших «лесть».

«Ох, как же я вас ненавижу,» - пронеслось в голове одинокой пожилой женщины перед тем, как она стремительным движением бросилась в сторону оконного проёма, освобождая от бренной жизни утомлённую душу, отправляясь в неизбежную гавань, именуемую адом, усыпанную бескрайним ковром распустивших свои очаровательные бутоны кровавых роз.

29.04.2019

[1]  Стрихни́н — C21H22N2O2 индоловый алкалоид, В медицинской практике применяют нитрат стрихнина — бесцветные кристаллы или белый кристаллический порошок, а потому «стрихниновый» - значит «белый» (прим. автора).

[2] А́йнза́м (от нем. Einsam) – одинокий, покинутый (прим. автора).

[3] Жюлько́рп (от фр. gel - гель; corps - тело) – то же, что гель для тела/ душа (прим. автора).

[4] Стихотворений М.Ю. Лермонтова «Гляжу на будущность с боязнью...».

[5] Идемса́тус (от лат. idem – одинаковый, то же самое; satus- начало) – то же, что синтаксический параллелизм (прим. автора).

[6] Детская нерешительность – неуверенность в собственных силах, инфантильность, поиск одобрения со стороны родителей, находясь во взрослом состоянии (прим. автора).

[7] Персофо́н (от лат personality – личность, font – шрифт) – вымышленный прибор для конвертации индивидуального почерка в печатный шрифт без изменений в написании.

[8] Взаимородственные (от. «взаимность» и «родство») души – две духовно родственные души.

[9] Нарци́сцевый – то же, что жёлтый.

[10] Гулливе́ровский – гигантский, высокий.

[11] Гименокалли́сцевый (от названия цветка - гименокаллис) – то же, что белый.

[12] Марганцева́тый – то же, что фиолетовый.

[13] Флавгризевый (от эсперанто flavgriza - бежевый) – то же, что бежевый.

[14] Питайевый (от названия плода – «питайя, питахайя») – то же, что розовый.

[15] Ламина́риевый – тёмно-зелёный цвет холодного оттенка.

[16] Кля́йневый (от нем. klein – маленький) - небольшой, маленький.

[17] Питиевый (от фр. petit – маленький) – небольшой, малый.

[18] Прострелевый (от названия цветка «прострел») – то же, что фиолетовый.

[19] Вольфрамовый – то же, что чёрный.