О ком молчит Вереск

– Мне не нравится эта рубашка, мама. Она жмет мне в плечах. Конечно, жмет, когда плечи такие широкие, как у пловца, а рост почти под два метра, а еще когда любишь свободу, и любое ее ущемление вызывает протест. – Прости, мой родной, но на прием нельзя надеть футболку и джинсы. – Почему нет? К черту эти условности. У нас двадцать первый век, мама. Какой он взрослый, как смешно морщит нос, когда злится, как ярко сверкают его темно-карие глаза с золотистой каймой у зрачка, и беснуются иссиня-черные волосы. И как до боли он похож на… своего отца. Когда я встретила Паука впервые, ему было столько же. Пятнадцать. Такие же буйные волосы, огненный взгляд, чувственные губы. И ничего моего… Как назло, как будто сама природа истязает меня и смеется над моим желанием забыть предателя, закопать в самой глубокой яме и никогда не приносить на эту могилу цветы. Но он бессмертен в моей душе и тиранически жестоко одинок в моем сердце. – Что такое, мам? Ты очень грустная. Тебя кто-то расстроил? Покажи мне этого мерзавца, и я оторву ему голову. Горячий, дикий. Чуть что – в драку, чуть что – в самое пекло. Мой защитник. Такой высокий, сильный. Я встаю на носочки, чтобы поправить воротник его рубашки. Мне он пахнет ребенком, счастьем и всепоглощающей, абсолютной любовью. Для матери у сыновей нет возраста. Мой лев. Гордый и такой по-ребячески нежный. – Я расстроена, что мой мальчик стал таким взрослым… еще немного, и оставишь меня, влюбишься, уедешь учиться в другую страну. Схватил меня за руки и крепко сжал. – Я никуда не уеду, мама. Без тебя. Ты для меня на первом месте. И я влюблюсь только в ту девушку, которая будет похожа на тебя. Потрепала его по волосам. – Ты такая красивая. Я не видел ни одной женщины, похожей на тебя, мама. Рядом с тобой они меркнут, растворяются. Даже мои одноклассницы завидуют твоей красоте. Розетта заказала платье, как у тебя было на празднике цветов, а мать Селены сделала такую же прическу. – Юношеская влюбленность в мать – обычное дело среди подростков. И никаких футболок! Мами вошла в комнату сотрясая кулаками. Да… мы нашли Мами. Марко ее нашел. Это был подарок после росписи и штампа в паспортах. Живая, целая и невредимая Мами, которая устроилась работать в итальянском ресторане «Лапша Торичелли» в Чикаго. Мами, которая сменила имя на Мегги Швенсон и боялась собственной тени. Она оплакивала меня все эти годы и ходила на могилы к моим родителям. Мами помогала растить моего Чезаре, моего маленького Цезаря. Она появилась тогда, когда мне казалось, что я сойду с ума от ожидания, тоски и мрака, окружившего со всех сторон. Она помогла мне не сойти с ума от предательства Сальвы, помогла снова сделать первые шаги после падения на колени. Оказывается, женщину не способна сломать жестокость любимого мужчины, но ее способно сломать его предательство. – Маааа, ну есть же крутые футболки. Отец привез из Рима. Брендовские, отпадные. Я в этой рубашке, как идиот. Покрутился перед зеркалом и дернул воротник, я его снова поправила. – Фу! Что за сленг, молодой человек. И вообще – марш обедать. До вечера еще куча времени, а вы с утра только чай пили. – С кексом. – Вот именно. А мужчины должны есть мясо! Так что вперед и с песней есть индейку! Голос Мами возвращал настроение, заставлял улыбаться и ощущать уют, ощущать покой, которого не было долгие годы. Покой, который отнял у меня Сальваторе ди Мартелли. И пусть я теперь ношу такую же фамилию, но это не значит, что я перестала ее ненавидеть. Каждый день я представляла его… Представляла, где он сейчас, в каком уголке мира прожигает жизнь. Кто рядом с ним? Сколько женщин сходят по нему с ума? Есть ли у него дети от другой? Он ведь так и не видел, какой красивый, сильный и умный у него сын. Гордость моя. Мой лев. Мой Чезаре Микеле ди Мартелли. Да, второе имя моего мальчика – это имя моего отца. Марко не был против… за что я ему безмерно благодарна. Я за многое ему благодарна… но как же жаль, что благодарность нельзя превратить в любовь, и она не имеет ничего общего со страстью. – Ну все. Сдаюсь. Вас слишком много. А с женщинами спорить бесполезно. – Юный Дон Жуан! – всплеснула руками Мами, а он пошел к двери, а потом обернулся и спросил. – Папа обещал, что сегодня перед приемом мы поедем в Палермо. Ты поедешь с нами? Или останешься отдавать распоряжения насчет вечера? Я бы хотел, чтобы ты поехала, мама. – В Палермо? Зачем? – чуть побледнев спросила я, поправляя белые лилии в вазе. Марко неизменно дарил теперь только их. Он почему-то решил, что они мне нравятся, и я не разубеждала его в этом. – Посмотреть дом, в котором родился он и дядя Сальваторе. От одного упоминания имени у меня закружилась голова, и я впилась пальцами в спинку кресла. Зачем Марко говорил с Чезаре о Сальве? Что именно они обсуждали? – Разве интересно ходить по развалинам? – тихо спросила и поправила шторы, стараясь не смотреть на собственные дрожащие руки. – За домом никто не ухаживает. Там все заросло и пришло в упадок. Отец даже не может его продать. – Ну вот, сразу видно, что с папой ты общаешься очень мало в последнее время. Покупатель нашелся. Именно поэтому я хочу посмотреть на дом, пока есть такая возможность. Говорят, этот дом принадлежал еще Амброссио Луке ди Мартелли. В 1845 году сам король подарил ему эту землю. Наш род Мартелли берет начало из середины семнадцатого века, и самый первый мужчина из нашей семьи был художником из Венеции. – Ты интересовался историей рода? С восхищением глядя на воодушевленное лицо сына, на его сверкающие глаза и легкую щетину, появившуюся на смуглых щеках… И перед глазами дежавю. Такое же лицо, такие же длинные руки, и волчонок, вырывающийся из капкана. Я смотрю на него снизу вверх с таким же восхищением. – Да, я интересовался историей нашей семьи. Про свою ты мне мало рассказываешь. Вернул из воспоминаний, вызывая волну нежности. – У моей семьи заурядная история эмигрантов. Ничего интересного. Им не сравниться с родом Мартелли. – Когда мне исполнится восемнадцать, я уеду в Россию и все узнаю сам. – Хорошо. Договорились. А пока что иди обедать, иначе Мами тебя накажет. Он ушел, а я прислонилась лбом к окну и закрыла глаза. Оказывается, слышать его имя все так же больно и невыносимо. Пятнадцать лет. А я помню все, как вчера. Как будто моя память издевается надо мной. А говорят, что время стирает остроту восприятия… изменяет мышление. – Он расстроил вас, моя девочка? Мами подошла сзади и обняла меня за плечи. – Я хочу забыть этот дом… я ненавижу его так же сильно, как и его отца! – Дом всего лишь здание, всего лишь камни, стены, ограда. Его купит кто-то другой и снесет или перестроит так, что не узнать. Не место хранит боль, а наша память. Но от нее не убежишь. Я глубоко вздохнула. Мами права. Дело не в доме, а во мне. Я обречена, я проклята какими-то высшими силами любить ненавистного человека и только его. Любить и не стать счастливой с тем, кто был достоин этого больше всего. Она провела руками по моим волосам, приподняла тяжелую косу. Она продолжала по утрам заплетать их в косу, как делала это в моем детстве. – Какие великолепные у вас волосы. Время не властно над вами. Они густые и пышные, длинные, как шелковое покрывало. Ни одной морщинки или складочки, ни одного грамма жира. Тело, как у нимфетки, нежная кожа, коралловые губы. Вы заключили сделку с дьяволом? Иначе как можно быть настолько красивой? – Ты мне льстишь, Мами… мне уже тридцать пять. Какая из меня нимфетка? – Вам не дашь и двадцати пяти. Ваш сын рядом с вами, как младший брат. Мужчины сворачивают головы вам вслед, а женщины завидуют лютой завистью. Я знаю, что говорю. Я многое повидала в этой жизни… но такой красоты не встречала никогда. С годами ваши глаза стали еще ярче… в них появились грусть, глубина и загадочность. – Мамиии, ты необъективна, ты просто любишь меня, и я для тебя всегда буду маленькой. К дому подъехала машина моего мужа, и Мами отпустила меня. Отпрянула от окна. – Я пойду на кухню. Дел полно. Заболталась здесь с тобой. – Не поздороваешься с Марко? Он наверняка привез тебе из Рима мармелад, как ты любишь. – Поздороваюсь. Чуть позже. Обязательно. И неестественно улыбнулась. Мами. Она совершенно не изменилась. Казалось, время не властно над ней. Лишь больше седых волос и ни одной морщины на лоснящемся черном лице. Как же сильно я ее любила, она стала для меня самым родным человеком после Чезаре. *** – Ты занят? – Для тебя я всегда свободен. Марко улыбнулся и придержал дверь, пропуская меня в кабинет. Как всегда, выглядит аристократично в элегантном костюме, с причесанными назад волосами, чисто выбрит, благоухает дорогим парфюмом. Кто бы сказал, что этого человека будут уважать и бояться? Кто бы сказал, что он продержится в кресле капо долгих пятнадцать лет, и люди будут присягать ему в верности? Кто бы сказал, что он сможет занять место Сальваторе и получить верность его людей. Все так же худощав, угловат, но статус, власть и умение подать себя скрадывали недостатки… Для всех, кроме меня. Для меня Марко не изменился. Как и мое отношение к нему. – Спасибо… Чезаре сказал мне, что ты собрался отвезти нас в Палермо. Марко вернулся к столу, открывая кейс, доставая оттуда документы. – Да. Он просил показать, где проходило его детство, и я не счел это чем-то ужасным. Пусть мальчик знает, что от него ничего не скрывают. – Вы говорили о… о нем? На доли секунд Марко удержал бумаги в руках, а потом все же положил на стол. – Да, мы говорили о нем. И это неизбежно, Юля. Он существовал, он был членом нашей семьи. – Существовал… ты всегда говоришь в прошедшем времени. Повторила я и закрыла дверь кабинета. – Ты хочешь рассказать Чезаре, что он не твой сын? – Нет! Конечно же, нет! Он приезжал ко мне в офис, я рассказывал ему о делах корпорации, и мне позвонил маклер. Появился покупатель на дом. Чезаре задал вопросы, и я на них ответил, а потом пообещал ему экскурсию. Он захотел взять тебя с собой… – А почему не сказали об этом мне? Марко пожал плечами. – Случая не подвернулось. Ну вот ты уже знаешь. Что такое? – снова подошел ко мне и коснулся кончиками пальцев моего лица. – Что тебя беспокоит? Пусть посмотрит на дом. В твой День рождения сделай ему такой подарок. Увернулась от прикосновения, и Марко сжал пальцы в кулак, поджал губы. – Я думал, что после моей поездки в Рим ты обдумаешь наш последний разговор… Юля. Я говорил с падре Бернардо, и он может это сделать прямо сегодня… Как раз соберутся гости, наша семья. Вздрогнула, когда напомнил, и отошла к полке с книгами, машинально начала их поправлять. – Прости… но я пока не готова. Оказался сзади и положил руки мне на плечи. – Я ждал пятнадцать лет, любимая. Пятнадцать. Все это время наш брак был фикцией, всего лишь бумажкой, соглашением. Я ни о чем тебя не просил и не настаивал. Я любил тебя молча и преданно. Развернул меня к себе. – Прошли годы… а моя страсть неизменна, я жажду тебя, хочу тебя. Ни одна другая женщина не заняла твоего места в моем сердце. Давай начнем жить… друг для друга. Давай обвенчаемся. Ты подаришь мне детей…. Я высвободилась из его объятий и отошла к журнальному столу со свежей прессой. – Я не могу венчаться с тобой, Марко… я уже венчана. – ТЫ? Или некая, как ее там звали, я не помню! – Я! Там была я! Приносила клятвы, обещания… Я! Какая разница, какое имя произносилось. Там была я. – И что! Ты по-прежнему считаешь, что принадлежишь ему? Ты это чувствуешь? Снова схватил меня и сдавил своими на удивление сильными руками. – Он давно мертв. Даже если бы это венчание было настоящим, ты уже стала вдовой. – Ложь! Повернулась так быстро, что Марко от неожиданности отпрянул назад. – Он жив! Я знаю, что он жив! Если бы он умер, я бы почувствовала! – И за пятнадцать лет ни разу не объявился? – усмехнулся Марко и поправил галстук. – Какая разница, что с ним? Имеет значение, что я рядом, что мы с тобой вместе и можем быть счастливыми, Юляяя. «– Но им не сравниться с твоими глазами, Вереск. Марко вышел из комнаты, а Сальваторе стянул с моего плеча рукав платья и прижался к коже горячими губами. – В другой стране мы начнем все сначала. Слышишь? Ты будешь счастлива. Я обещаю. Я повела плечом, отстраняясь. – Не обещай… я никогда не буду с тобой счастлива. – Почему? – страстно спросил он и силой прижал меня к себе. – Воскреси моих родителей и только потом проси быть счастливой с тобой. Верни мою жизнь, мою беззаботность… верни Вереск! Резко развернул меня к себе. – Вот она – Вереск… смотрю на нее, вдыхаю ее запах. Она источает восхитительнейший аромат. – А мне воняет трупным смрадом. Ты…ты воняешь смертью!» Быстро начал ковыряться в кармане, достал бархатную коробочку, поправил очки и протянул коробочку мне. – Открой. Я нерешительно приподняла крышку и судорожно глотнула воздух. – Обвенчайся со мной и стань мне настоящей женой, раздели со мной постель…. роди мне детей. Я смотрела на кольцо, чувствуя, как тяжело сдавливает мою грудь, как трудно дышать. Он прав. Он больше всех достоин стать моим мужем, достоин любви. А что, если попробовать. Что, если дать нам шанс. Столько лет прошло. Паук давно забыл обо мне. Паук… проклятый, лживый Паук, предатель, ублюдок, бросивший меня умирать, бросивший нашего ребенка… В двери постучали, и я отошла вместе с кольцом к окну, сдавливая коробочку и чувствуя отторжение, чувствуя, как внутри я не готова принять это предложение. – Там внизу посыльный с цветами для синьоры. Отодвинула штору и вцепилась в нее помертвевшими пальцами, застыла, глядя, как в дом заносят огромный букет вересковых колосьев, перевязанный желтой лентой. Уронила коробочку, выскочила в коридор, сбежала по лестнице и схватила посыльного за рукав. – Кто! Кто прислал эти цветы? От неожиданности паренек быстро заморгал. – Простите, синьора… не знаю. Мы – служба доставки… я – курьер…. цветы заказали через сайт, наверное. – Вереск через сайт? Кому нужны эти сорняки! А записку! Что-то оставили? – Ннннет, ничего не оставили. Простите, синьора, что-то не так? Вы можете оставить жалобу на сайте, вот наша визитка и… Хотите, я унесу букет? – Нет… давай сюда. Забрала цветы, и от запаха вереска закружилась голова. – Бруно, дай этому мальчику на чай. Долго смотрела ему вслед, сжимая в руках огромный букет, и чувствовала, как подгибаются колени и темнеет перед глазами. – Ты обронила мой подарок, любимая. Обернулась, посмотрела невидящим взглядом на Марко, а тот покрутил у меня перед глазами бархатной коробочкой. – Да… уронила. Оно прелестно. Извини. Я пойду к себе. У меня голова разболелась. – Бруно! – зычно крикнул Марко, впившись взглядом в букет. – Вышвырни этот веник в мусор! – Нет! Не надо! Пусть останутся! Рука Марко сомкнулась на моем локте. – Что? Представила, что они от него? Не льсти себе! Даже если он и жив, ему всегда было плевать на тебя! – Отпусти! – попыталась выдернуть руку, но он сжал сильнее. – Ты делаешь мне больно, Марко! Отпусти меня немедленно! Пальцы разжались, и его худое лицо обрело самое обычное выражение растерянности. Как будто на меня смотрел совсем другой человек. Злобный оскал тут же исчез. – Прости, я не знаю, что на меня нашло. Иди… переоденься, поедем смотреть дом. Отдай эти сорняки Бруно. Я долго смотрела Марко в глаза, продолжая сжимать цветы в руках. – Хорошо… поедем в Палермо. И унесла букет в свою комнату. Я знала, что Марко смотрит мне вслед, что в его ладони по-прежнему лежит бархатная коробочка, и я не дала ответ на его предложение.